– Твой таблин – прекрасная картина, – император выставил руки, заключая пространство в квадратик из пальцев. Подсмотрел жест у какого-нибудь киношника. Голос Августа звучал фальшиво, как голос начинающего актера. Но в последнее время он со всеми говорил только так. – Коричневые и золотистые оттенки. Великолепно! У меня есть несколько картин северной школы, написанной в коричнево-золотистом колорите. Я заплатил за каждую полмиллиона.

– Твои картины восхитительны, Руфин Август! – отвечала Сервилия, при этом краем глаза следя за Элием.

– Картины подлиннее жизни. Смотришь и радуешься, и не живешь. Нежизнь – вот радость. – Эти смутные фразы мало подходили к его самодовольному виду. – А мы к тебе по делу, – без всякого перехода сообщил Руфин. – Элий собрался жениться. Мой маленький сынок хочет жениться, – Руфин прищурил один глаз и хитро поглядел на Сервилию. – Жениться – это хорошо. Всем надо жениться. Ты еще не догадываешься, кто его избранница?

Сервилия Кар стиснула зубы, призывая гнев богов на голову хромого калеки.

– Нет, Руфин Август, я не знаю предпочтений Элия Цезаря после того, как Марция Пизон бросила его.

Элий, несмотря на все свое самообладание, изменился в лице. Сервилии показалось, что она почувствовала невыносимую боль Элия. И эта боль ее порадовала. Руфин же просто-напросто не заметил ядовитого укола.

– Ну как же! – Август расхохотался. – Ведь он спас твою дочку от смерти! Любой бы на его вместе влюбился в эту юную взбалмошную особу.

– Да, я помню, чем обязана гладиатору Юнию Веру и Элию Цезарю.

Она намеренно поставила на первое место гладиатора, а Цезаря лишь на второе, желая унизить Элия. Но цели своей не достигла.

– Юний Вер сделал гораздо больше для спасения Летиция, нежели я, – отвечал Цезарь без тени обиды.

– Я заплатила Юнию Веру миллион. За такие деньги можно сделать очень много.

– А сколько ты заплатила Элию? – ухмыльнулся Руфин. – Ничего? О, конечно, мой сынок Элий бескорыстен. Но он влюблен. В твою дочь. И я, его приемный отец, не могу спокойно смотреть, как он сгорает от любви, – Руфину доставляло радость разглагольствовать об этой вымышленной страсти. – И я прошу твою дочь Летицию Кар стать женой моего дорогого сыночка.

Сервилия ожидала этих слов, но покачнулась, как от удара.

«Как он пронюхал? Не может быть!» – пронеслось в голове. О, если б она могла, как Горгона, обращать людей в камень! Ярости бы ей хватило!

– Я могу сказать нет.

Но Руфин пропустил ее «нет» мимо ушей.

– Пусть сама Летиция даст ответ, как это полагается, – вмешался в разговор Элий.

– Я же говорю, мальчик влюблен, – хмыкнул Руфин.

Император намеренно именовал Элия мальчиком. Если Элий в тридцать два – мальчик, то Руфин в свои пятьдесят с лишним – молодой человек. Юлию Цезарю было пятьдесят три, когда он катался по Нилу с Клеопатрой. А Клеопатре – двадцать один. Почти как Криспине.

– Летти плохо себя чувствует и не выходит из комнаты, – соврала Сервилия.

«Два придурка, один хромой калека, другой – сумасшедший, неужели вы оба не видите, что ваше время истекло?» – хотелось ей крикнуть в ярости. Сервилия сдерживалась из последних сил.

И тут дверь распахнулась, и в таблин вбежала Летти. В розовой коротенькой тунике, ярко накрашенная, отчего казалась старше своих лет.

– Приветствую тебя, Руфин Август и тебя, Элий Цезарь! – Она выкрикнула эти слова слишком громко, потому как задыхалась. Не от бега по лестнице – от волнения.

– А вот и Летиция, – слащаво улыбнулся Руфин. – Прекрасная картина – розовое на коричневом фоне. Как розовый фламинго. Мой сыночек воспылал к тебе такой страстью…