– С кем же довелось видеться? – перебил князь.

– Старший сын Котяна принял. Он княжну знает. Видел ее в Киеве. Князь! Как загорелись его глаза, когда я стал о ней рассказывать!..

Эти слова явно пришлись князю не по душе. Он нахмурился, сник, но быстро взял себя в руки. Гонец тем временем продолжал:

– Обещал помочь. Сказывал, что князю понадобятся воины, пусть даст знать.

Человек покопался за пазухой, извлек оттуда кожаную суму и протянул князю:

– Прими ханский подарок…

Всеволод развязал шнурок и высыпал содержимое на стол. Засверкали аквамарины цвета морской волны, вспыхнул, словно раскаленный уголек, красный алабандин[4]. Немного помолчав, Всеволод кивнул, показывая, что встреча окончена.

Оставшись вдвоем с тиуном, князь радостно заулыбался.

– Узнает красавица, где раки зимуют. Спесь-то посбивается… А этот хорош! Ишь, обзарился… Образина узкоглазая!

– А вдруг не получим ее назад? – осторожно спросил тиун.

Князь растерянно молчал. Такой оборот дела не входил в его планы.

– Не получим? Ну что ж, – он погладил голову, – пусть знает, гадина, как против моей воли идти. Вишь ты, холопа не пожалел – и не мил стал. И братец у ней тоже хорош. Намекнул я ему давесь, а он мне: «Не по своей воле хуже неволи», – передразнил он Василия.

– Что с ним? То вроде сестру и не замечал вовсе, а сейчас поди ж ты… – тиун пожал плечами.

– И его придет черед! Место-то он точно указал? – князь подошел к столу.

– Точно, князь, – тиун тенью двинулся за Всеволодом. – Старый дуб с отломанной верхушкой на берегу. От него прямо вверх мимо леса за четвертым холмом.

– Надо правее леса, – поправил князь. – Да у того поспрошай, так ли он говорил. – Он отпил из кружки и облизал губы. – Когда гостей ждать будем?

– Считай, дней через пять пожалуют.

– Погода бы не подвела. Если замысел удастся, кого воевода в погоню пошлет?

– Сам он староват. Аскольда, сына своего, послать может. Уж кто-кто, а этот расстарается.

– Пожалуй, ты прав. Надо его в этот день заманить куда-нибудь…

– А что думать, – тиун нагнулся, задрал подол рубахи и высморкался. – Надо пригласить его на охоту. Места ему известны. А мы люди пришлые…

– Только бы погода не подвела, – повторил князь.

Погода не подвела. Все эти дни солнце испускало живительные лучи. Даже ветер куда-то исчез. Ни один листочек не шевелился на деревьях. Казалось, жизнь остановилась.

Княжна с утра была весела. Трудно сказать, что больше радовало ее – то ли что Василий стал тянуться к ней, то ли стоявшая на дворе чудесная погода, то ли просто пела сама молодая душа. На сердце было легко и радостно, и радость ее передавалась людям.

Старая аска[5] Анна принесла ароматный, только что испеченный пышный каравай, поставила перед девушкой горнец[6] свежего молока и деревянное блюдо с золотистым пахучим медом. Заглянула Малуша.

– Вели выводить Сокола, – весело попросила княжна.

– Ой, Всеславна, боюсь я тебя отпускать. Ты все одна да одна. Неровен час… – выражение девичьего лица стало горестным.

– Да кого мне здесь бояться? Время сейчас тихое. Да и постоять за себя смогу, ты знаешь.

– Ой, княжна, страшно мне! – Малуша покачала головой. – Пойду к князю Василию, пусть дружинников даст. – Она взялась за ручку двери.

– Не смей, Малуша, брата тревожить! – остановил ее требовательный голос хозяйки. Потом голос ее изменился. – Ты ведь знаешь, как я люблю быть одна. А тут будут мужики маячить, глаз не сводить. Душе не отдохнуть…

Но служанка уперлась.

– Нет, что хочешь со мной делай. Боюсь! – она умоляюще посмотрела на княжну.

– Малуша, последний разок! Обещаю, одна больше не поеду!

– Хорошо, так и быть…