Я чуть не плакала. Если он в чем и был прав – так это в том, что мне изо всех сил хотелось верить, что Шерил – моя сестра.

– Извини, что я тебе даю советы (конечно, советы тут давать неприлично, вмешательство в частную жизнь, понимаете ли!)… Постарайся отнестись к ней как к просто симпатичной девушке, которая могла бы – в лучшем случае – стать твоей подругой… Извини, – добавил он еще разок для верности, на случай, если я еще не приняла к сведению десять предыдущих извинений, – я просто не хочу, чтобы ты страдала от разочарований.

– Спасибо, Джонатан. Ты очень милый. Мне пора.

Я повернулась и пошла по гулким мраморным коридорам Сорбонны к тяжелым старинным дверям выхода. По-моему, Джонатан смотрел мне в спину.

Может, он был и прав, но он опоздал. Шерил уже вошла в мою жизнь. И мне было уже больно ее вычеркнуть.

Наступили выходные. Я мучилась и не знала, что делать. Мне страшно хотелось быть рядом с Шерил, звонить ей, говорить с ней. Но меня удерживало несколько трезвых соображений. Во-первых, Джонатан был прав, и его слова осели в моем сознании. Во-вторых, я боялась быть навязчивой. С ними, с западными людьми, всегда приходится быть начеку. Они церемонны в форме и сдержанны в содержании. Получается вежливо и обтекаемо. Никогда не скажут: «Мне это не нравится», а что-то вроде: «Это славно». Считайте, что не понравилось. Потому что, если понравилось, тогда скажут: «Это очень славно». Очень – значит ничего, сносно. Дипломатический тренинг, которым я обязана Игорю, мне сильно помог – если бы я сохранила свою ленинскую простоту, то вообще не сумела бы не то что общаться с ними, но даже и догадаться, в чем тут фокус. Мы, в России, куда более откровенны и открыты и в целом, если на обратное нет особых причин, говорим то, что думаем. Западные же люди принципиально говорят именно не то, что думают, и им нужны особые причины, чтобы сказать правду… Занятно, да?

Все это надо было сначала постичь, потом как-то научиться их понимать и с ними говорить на том же языке… Впрочем, последнее мне слабо удавалось. У них-то эти китайские церемонии в крови, они интуитивно знают, как надо и как не надо. Мне же приходилось обдумывать каждый свой жест, и, лишенный помощи чувств и интуиции, мой интеллект кряхтел от натуги, прежде чем принять решение.

Он прокряхтел весь уик-энд. Я так и не позвонила ей. «Созвониться» – это ведь неизвестно, кто должен звонить. Кто-то должен был сделать первым этот шаг. Я оставила это право Шерил.

Телефон молчал. Если не считать обычного звонка от Игоря.

Я мучилась и ждала.

Может быть, Шерил тоже не знала, кто должен звонить первый? И тоже решила предоставить это право мне? Может, все-таки позвонить?..

Я позвонила Джонатану.

Джонатан явно обрадовался, словно он, точно как и я, сидел у телефона и ждал звонка. Но только моего звонка. Я ему нравлюсь, это понятно, но он мне никогда не звонит. Русский парень уже бы оборвал телефон, уже бы мне предложил тысячу вариантов, как встретиться. Но не Джонатан, с его манерами западного человека вообще и аристократа в частности. А если он не проявляет инициативу, то на что он тогда может рассчитывать? Не потому, конечно, что я хочу, чтобы он эту инициативу проявил, а просто интересно, как в его голове это происходит…

Хотя все может быть куда проще: ведь я сказала ему, что я замужем. Я с самого начала не знала, что у них тут принято жить вместе неженатыми, и даже для таких пар есть специальный раздел в своде законов для семьи и брака – то есть сожительство признано обществом и является одним из его институтов. А мне тогда было неловко сказать, что я «