Сошел с небес к измученным сердцам

Надежда к нам явилась, оживляя,

И дверь раскрылась в заповедный храм…

О пойте больше, пойте не смолкая.

Пускай отрадных дум нахлынет рой,

И тени ночи меркнут, исчезая, -

И свет польется яркою волной,

Внимая вам и слыша эти звуки,

Полнее счастье и струится кровь».

А через несколько лет Сашеньки не стало. Осталось только ее дочь, молодая актриса, очень талантливая. Но она вскоре вышла замуж и уехала в Полтаву.

«Не с веселой лирой,

Не в блеске весны, ты явилась ко мне, дорогая.

Вкруг тебя обвивались печальные сны, гасло чувство,

в груди замирая.

В море темном подавленных бедствий и грез

Песни скорбной слышались звуки.

Увяли цветы,

В царство светлое роз

Словно волны, врывалися муки.

И прошла так вся юность, как будто в тюрьме,

Над последними солнца лучами

Не зажглися огни, и стою я во тьме

с догоревшими рано свечами».

Теперь он один. Болен чахоткой, как любимая жена Сашенька. Желчь разливается, и пиявки не помогают, которые врач Всеволод Крутовский рекомендовал. Безрезультатно. Видимо, недолго ему осталось. Всеволод Михайлович Крутовский деликатно молчит, но актер чувствует: осталось ему еще год–два. Опять болит голова.

Разъездная полуголодная жизнь в антрепризах сказалась: нищета,плозонькиетхолоднын номера в гостиницах, карты, бурные оргии до утра в клубе. Сколько раз приходилось убегать от назойливых кредиторов, скрываться, ехать ночами в телегах с крестьянами, в снег, дождь и холод по сибирскому бездорожью, по тайге и горам. Измучен, изнемог! Могила стала бы избавлением от житейских мук.

Николай Иванович потянулся к перу. Последнее время он стал очень сентиментален и написал около сотни стихов.

«Глухие годы впечатлений,

глухие дни – и без прикрас -

Переживаю средь волнений,

Переживаемых не раз.

Поблекли розы, лист свалился,

В душе поблекла красота,

Хочу – и не могу молится,

Хочу вперед – молчит мечта.

Порой вдали блеснет зарница,

И мрак опять – мрак без конца

Как бы в тисках – так хмуры лица

И так безрадостны сердца».

В столице я, сколько не искала, ничего не нашла, кроме сведений об уголовном процессе. Где же затерялись следы Всеволода Алексеевича Долгорукого? Может быть, в его родном городе? Еду в Питер.

Пасмурный, вечно холодный Ленинград. Подлетая на самолете к милому городу, я знала, что здесь непременно ждет нечто необычное.

Он не суетлив, как Москва, широкие проспекты теряются в туманной дымке, мелкий моросящий дождик омывает лицо и смывает грешные мысли. Сонный, умиротворенный город: Васильевский, Литейный, Дворцовая площадь, Кунсткамера и Марсово поле. Все такое родное, знакомое. Много километров исходила я по Ленинграду, знаю любой уголок. Возвратилась сюда через двадцать лет.

Петербург нисколько не изменился, люди такие же предельно вежливые, говорят «спасибо» и «пожалуйста». Всеволод Алексеевич Долгоруков, чувствую, был, истинным петербуржцем: деликатным, культурным, возвышенным, словно архитектура Растрелли. В Питере долго искала институт театра и кино – ЛГИТМИК, наконец обнаружила во дворе под аркой. Увидела и ужаснулась: я ошиблась – это не то! Полуразрушенное здание с облупившейся штукатуркой. Во дворе голодные кошки забираются с жадным воем в переполненные помойные баки. Внутри здание выглядело еще более жалко. Крыша провисает, куски штукатурки отваливаются, двери рассохлись, серые стены и потолки с разводами от дождевых бедствий, полы не знали краски лет двадцать. Это- российская альма-матер кино- и театральных муз?!

Приветливая профессор кафедры истории театра Наталья Борисовна Владимирова встретила коллегу радушно: напоила чаем с вареньем, подарила бесценный источник информации, предложила поступать в аспирантуру и пригласила в БДТ на аван-премьеру «Дома, где разбиваются сердца». Немного поскучала на премьере для «пап и мам», рядом зевали зрители. Со сдачи половина публики ушла. Я спрашивала себя: что такое творится с одним из лучших коллективов страны?!