– О! Когда?

– Примерно через три месяца, в апреле. Ваша свадьба состоится в самый разгар весны. Можете ли вы подождать до тех пор?

– Я ждала десять лет. И мне понадобится по меньшей мере два месяца, чтобы подготовить свадебное платье… белое платье, как цветущее грушевое дерево. Я люблю белый цвет.

– Белый во Франции – это цвет скорби и траура, – напомнил кардинал. – Это сочтут дурным знаком.

– Я не верю в подобные вещи, – упрямо сказала Мария. – Это мой любимый цвет, и я выбрала его для себя. Я лучше всего выгляжу в белом, и Брантом может подтвердить это. Он сказал: «La blancheur de son visage contendoit avec la blancheur de son vjile a qui l’emporteroit» – «Белизна ее лица соперничала с белизной ее покрывала».

– Ты сказал, что есть и другие новости, – вмешался герцог, немного раздраженный разговорами о платьях.

Кардинал явно предпочел бы остаться в царстве шелков и вуалей. Он вздохнул:

– Да. Примерно в то же время, когда девять уполномоченных дали согласие на брак, несколько из них подписали конвенцию.

– Что за конвенция? – Голос герцога прозвучал резко. – Это слово из Женевы, им пользуются протестанты.

– Они называют себя «первой группой лордов Конгрегации» и обязуются… отстаивать права реформатской церкви в Шотландии.

– Протестанты! – выдохнула Мария, так же потрясенная, как если бы у нее над головой пролетела летучая мышь.

– Протестанты! – прорычал герцог. – Я знал это! Я знал, что этот грязный проповедник Нокс обратит новых сторонников в свою веру.

– Так и случилось. Он набирает сторонников повсюду. – Кардинал раскрыл сумку и достал рукопись. – Вот его последнее сочинение.

Герцог взял рукопись, оформленную в виде памфлета.

– Эту блеющую овцу нужно утихомирить, – буркнул он.

Мария протянула руку, и герцог передал ей памфлет.

– «Первый трубный глас против чудовищного правления женщин», – прочитала она. – О чем он говорит? «Ставить женщину на любой руководящий пост над любой областью, нацией, городом – отвратительно, противоестественно, богохульно, это наиболее всего противоречит Божьей воле и здравому порядку, и в конечном счете извращает хороший порядок, все добро и справедливость…» – Она молча продолжила чтение, но потом взорвалась: «Ибо их взгляд на государственное управление есть слепота, их совет – глупость, их суждение – опрометчивость. По своей природе они склонны к слабости, нетерпеливости, глупости и нерешительности, а опыт доказывает их непостоянство, переменчивость, жестокость и недостаток духа для надлежащего совета и управления…»

– Там еще много страниц в том же духе, Ваше Величество, – сказал кардинал. – И множество одиозных ссылок на Ветхий Завет в типично протестантском духе. Он написал этот пасквиль против трех Марий: вас, вашей матери, но особенно против Марии Тюдор из-за ее приверженности к истинной католической вере. Послушайте вот это, довольно забавно.

Кардинал перелистнул манускрипт:

«Проклятая Иезавель Английская с тлетворным и отвратительным выводком папистов… мужчины и женщины, ученые и неученые люди в равной мере пострадали от их тирании. Теперь не только кровь отца Латимера, кроткого человека Божьего, епископа Кентерберийского, ученого и благоразумного Ридли и невинной леди Джейн Дадли… взывает к отмщению Господа Воинств, но также вопли и рыдания угнетенных, стоны ангелов, стражей Господа нашего, и всех живых существ, гибнущих под пятой их тирании, вопиют о скором и неминуемом возмездии».

Смех кардинала был таким же жидким, как и его бородка.

– Его проклятия ужасны, – проговорила потрясенная Мария. Почему он так желает зла ей и ее матери? Только потому, что они католики?