К тому же жена его и дети вели такой же уединенный образ жизни, как и он, что трудно было объяснить единственно проблемами со здоровьем генерала.

Что до версии о его возможном бегстве от правосудия, то эта версия и вовсе никуда не годилась. Уигтауншир был уединенным и безлюдным районом, но он не принадлежал к числу тех затерянных уголков мира, где старый солдат мог бы надеяться укрыться от глаз людских и людской молвы; и уж если на то пошло, то негоже человеку, боящемуся разоблачения, давать своим странным поведением пищу всем местным кумушкам, как это с успехом делал генерал Хэзерстоун.

Я склонен был полагать, исходя из фактов, что самое верное объяснение этому загадочному поведению генерала и его семьи кроется в его собственном упоминании об их стремлении обрести покой. Они укрылись в этих краях, чтобы удовлетворить свою почти болезненную тягу к уединению и покою. И мы довольно скоро на наглядном примере убедились, насколько далеко может зайти человек в своей жажде изоляции от общества.

Как-то утром отец спустился к завтраку со следами глубоких размышлений на челе.

– Надень-ка сегодня свое ярко-розовое платье, Эстер, – сказал он. – И ты, Джон, можешь позволить себе побыть немного щеголем, раз уж я решил, что мы втроем отправимся нынче днем засвидетельствовать свое уважение миссис Хэзерстоун и генералу.

– Визит в Клумбер-холл! – воскликнула Эстер, захлопав в ладоши.

– Я нахожусь здесь не только на правах управляющего поместьем лэрда, – с достоинством продолжал отец, – но и на правах его родственника. И потому я убежден, что лэрд был бы только рад, если бы я навестил новоприбывших и предложил им наши услуги. Сейчас они, должно быть, чувствуют себя одинокими и забытыми. Как это сказал великий Фирдоуси? «Дом человека лучше всего украсят его друзья».

Мы с сестрой по опыту знали, что уж если отец начинает подтверждать свое решение цитатами из сочинений персидских поэтов, то уже ничто не может ослабить его решимость претворить намеченный план в жизнь. И точно: к полудню у дверей стоял фаэтон, в котором отец восседал, облаченный в видавший виды костюм и новенькие перчатки для верховой езды.

– Забирайтесь же сюда скорее, дорогие мои, – воскликнул он, бодро щелкнув хлыстом, – и давайте-ка докажем генералу, что у него нет никаких оснований стыдиться своих соседей!

Увы! Чем дальше забираешься ввысь в своей гордыне, тем болезненнее оказывается падение. Нашим откормленным лошадкам в начищенной до блеска упряжи не суждено было произвести в тот день впечатление на жителей Клумбер-холла, несмотря на все наши честолюбивые устремления.

Мы уже доехали до главных ворот и собирались выйти, чтобы их открыть, когда наше внимание привлек огромный деревянный плакат, прикрепленный к одному из деревьев таким образом, что невозможно было проехать мимо, не заметив его. На светлой поверхности доски очень крупными черными буквами была начертана следующая гостеприимная надпись:

Какое-то время мы сидели в полном молчании, изумленно уставившись на это объявление. Затем мы с Эстер, позабавленные абсурдностью надписи, разразились хохотом. Однако отец наш, разворачивая фаэтон, сурово поджал губы, и на челе его явно сгущались тучи. Я прежде никогда не видел, чтобы этот добрейший человек выходил из себя, и я убежден, что гнев его вовсе не являлся результатом пробуждения такого мелочного чувства, как оскорбленное тщеславие, – нет, скорее его обидело неуважение, выказанное лэрду Брэнксома, чьи интересы он представлял.

Если я и принял близко к сердцу обиду, нанесенную нашей фамильной гордости, чувство это было преходящее, одно из тех, что довольно скоро изглаживаются из памяти.