Через два часа после отъезда экипажа, к капитану Экку вбежал его денщик и от волнения с трудом выговорил: «прибежал раненый Иванов, он говорит, что капитан Узатис с черногорцами убили генеральшу и ее девушку». «Известие было так невероятно, – пишет Экк, – что я не поверил ему, приказал помочь мне подняться с постели и сойти вниз к Иванову. Иванов действительно лежал, тяжело раненный в руку, и со слезами рассказал: «Едва мы отъехали от города версты четыре на высоте лагеря, как видим, у края шоссе стоит Узатис со своими тремя черногорцами. Генеральша приказала остановиться. Только экипаж остановился, они подошли и вдруг все бросились: один черногорец на меня, ударил меня ножом в руку и сбросил с козел; другой убил извозчика, а сам Узатис одним ударом ножа зарезал генеральшу, другим – девушку. Воспользовавшись минутой, что они стали разбирать чемоданы, я бросился бежать и бежал досюда».

Далее предоставим слово поручику Вишневскому: «В лагерь прибежали люди, которые передали, что на шоссе стоит экипаж, убиты две женщины и извозчик и тут же лежит взломанный чемоданчик. Мы тотчас поскакали по шоссе и в убитой узнали мать генерала Скобелева. Капитан Ковалевский остался при покойной, а я, вернувшись в лагерь, взял трех конников, чтобы скакать в Дермен-Дере, так как есть подозрение, что убил Узатис».

Вишневский с отрядом бросился в погоню и на мельнице, принадлежащей убийце, застиг троих сообщников. Они без сопротивления дали себя арестовать, уверяя, что ни в чем не виноваты. Через некоторое время при попытке бежать в Македонию был настигнут и Узатис. Окружённый преследователями он предпочёл смерть и достав из-за пояса револьвер, выстрелил себе в рот.

Подоплека этого злодеяния выяснилась в результате допроса черногорцев. Они рассказали, что после войны дела Узатиса пошатнулись: весь накопленный капитал он вложил в постройку мельницы, но деньги кончились, а мельница так и не была достроена. Для завершения работ ему нужно было несколько тысяч рублей. Все попытки занять эти деньги у разных лиц закончились безуспешно. Когда в Филиппополь приехала Скобелева, по слухам привезшая с собой огромную сумму, появилась надежда занять денег у нее. Однако, деньги предназначались для другого, и Ольга Николаевна отказала. Тогда Узатис решил взять деньги силой.

Между прочим, на суде один из братьев Барчиков, Андрей, сказал: «Ни один черногорец не убьет женщины, а тем более матери Скобелева. Мать Скобелева и другую женщину убил сам Узатис, а я убил извозчика и ранил Иванова и, если мне дадут офицера, то я проведу его на то место, где закопаны деньги, около 200 золотых. Пошли мы, черногорцы, на это дело потому, что того требовал Узатис, но женщин мы никогда не убиваем».

Пловдив. Памятник на месте гибели О. Н. Скобелевой

Весть об убийстве самого близкого для него человека стала для Скобелева страшным ударом. Ещё не зажила рана от смерти отца и вот новая потеря. Мать Михаил боготворил, относился к ней с огромной нежностью и по рассказам очевидцев плакал как младенец, и не выходил весь день из своей палатки. Позже в беседе с Немировичем-Данченко Скобелев с горечью говорил: «Со смертью матери у меня оторвалось многое от сердца… И зажить оно не может. Все кровью сочится. К кому я пойду теперь, когда душа заболит… Вечно один и один… Сослуживцы?.. Я их глубоко люблю, знаю, и они меня любят, но это все не то. Тут я был сыном, другом… Один я знаю – насколько я обязан ей, её советам, её влиянию. Она одна меня понимала. Ах, если бы она могла жить со мною постоянно…»

Несмотря на то, что в это время Скобелев вёл активную подготовку к штурму крепости Геок-Тепе он попросил царя отпустить его на похороны, но получил отказ. В своём письме своему дяде, графу А. В. Адлербергу, Михаил Дмитриевич так писал об этом: «Он хорошо понял, что мне нельзя было отлучиться, мне же теперь стыдно, что скорбь, хоть на минуту, могла во мне заглушить чувство долга. Увы, случившееся не поправишь».