Она подаёт ему почти пустую уже трубку и снова ложится, отворачиваясь к стене.

Человек сползает с кровати и встаёт пошатываясь. Трубку он кладёт на пол у очага, отдёргивает на окне дырявые занавески и, обернувшись, с отвращением оглядывает лежащих. Матрос улыбается в забытьи, нитка слюны свисает у него изо рта. Китаец шумно храпит и так дёргается во сне, словно сражается с полчищами демонов. Женщина же лежит неподвижно; от многолетнего курения опиума лицом она стала походить на китайца – такая же жёлтая кожа, глаза-щёлочки, такие же жидкие волосы на висках.

«Вот что может грезиться ей? – размышляет пробудившийся человек, подходя ближе и вглядываясь в лицо спящей женщины. – Мясные лавки или распивочные, где щедро наливают в кредит? Бойкая торговля опиумом в менее убогом притоне, где и кровать не такая покосившаяся, и двор чисто выметен? На большее у неё не хватит фантазии, хоть она обкурись всем своим опиумом, ведь так?»

Он прислушивается к её бормотанию, наклонившись ещё ниже, потом даже поворачивает к себе её голову: «Ни черта не понять!»

Пока он всматривается в её лицо, женщина начинает дрожать во сне – судороги пробегают по её телу, словно молнии, разрезающие грозовое небо. Эти подёргивания странным образом передаются и ему – он вынужден даже отступить на дрожащих ногах к старому креслу возле очага и переждать в нём приступ, крепко вцепившись в потёртые ручки. Наконец демон подражания побеждён, и человек снова подходит к кровати; теперь он хватает за горло китайца и поворачивает его голову к себе. Тот сопротивляется, хрипит и пытается освободиться.

– Что? Что ты там говоришь?

И после паузы:

– Нет, ни черта не понять!

Хмуро вслушиваясь в бессвязное бормотание китайца, он медленно разжимает руки, затем поворачивается к матросу-индийцу и бесцеремонно стаскивает его за ноги с кровати. Свалившись на пол, тот пробуждается, принимается размахивать руками, яростно вращать глазами и даже пытается поразить обидчика воображаемым ножом. Но его нож, похоже, ещё раньше забрала и спрятала под платье хозяйка притона – услышав шум, она тоже вскакивает, пытается утихомирить его буйство, уговаривает и успокаивает его; наконец индиец снова затихает, проваливаясь в сон и оседая на пол, и женщина тоже ложится рядом, бок о бок с ним.

Ни одного слова нельзя было разобрать в случившемся шуме и гаме, поэтому наблюдавший за всем этим человек, мрачно усмехнувшись, повторяет своё «Ни черта не понять!», удовлетворённо кивает и выходит, прихватив шляпу и бросив на стол несколько серебряных монет.4 Придерживаясь за стену, он спускается по разбитой лестнице, желает доброго утра привратнику – тот, осаждаемый крысами, дремлет на ящиках под чёрной лестницей – и удаляется.

Тем же самым вечером массивная квадратная башня собора снова встаёт перед глазами усталого путника.5 Колокола торопят прихожан на вечернюю службу, и он тоже ускоряет шаги, спеша к открытым дверям собора.6 Певчие хора уже надевают через головы свои запятнанные белые одеяния; он тоже торопливо накидывает стихарь и становится во главе процессии, выходящей из ризницы.7 Золоченую решетку двери, отделяющей алтарь от хоров, запирают, певчие выстраиваются по местам, склоняют головы, и вот уже первые звуки песнопения «Если раскается нечестивый» взмывают под своды и балки крыши, пробуждая там громоподобное эхо.8

Если вы когда-нибудь наблюдали за птицами – например, за грачами, черным оперением своим так напоминающими служителей алтаря – то, должно быть, не раз замечали, как частенько две-три из них вдруг отделяются от стаи, усаживаются поодаль, словно заговорщики, и усиленно делают вид, будто не имеют с остальными сородичами ничего общего.