Паломники, прибывающие на зиярат, три дня подряд принимают участие в обряде жертвоприношения своим верховным богам, пророкам. На третий день к утру по тем же извилистым тропам, по которым пришли, цепочкой отправятся обратно. Так проходят годы, столетия, века.

Последнее время паломники на паломничество чаще стали приходить с Гудилом, ряженым, днем и ночью у верховных божеств вымаливая дождя. Паломники с Гудилом мольбами обращаются к Ряаду, повелителю ветров, погонщику облаков. Делая богатые дары, у верховного бога вымаливают дождя. Паломники с Гудилом, обвешанным костьми животных, будут кружиться вокруг главного костра на майдане до тех пор, пока верховный бог не одарит их дождем.

Перед входом в пещеру Дюрк, локтями упираясь о колени, ладонями обхватив лицо, застыла главная жрица Шахри-Зада. Рядом, возвышаясь до небес, обрубками огромных ветвей-культей, откуда сочится кровавая жидкость, кряхтит стариной искалеченный дуб. Под дубом, у огромных валунов, оцепенели в ожидании влаги ростки боярышника. Чуть в сторонке кудрявыми рыжими головами размахивают молодые ростки кизила. Пожухлые кусты ежевики свои головки, прибитые зноем, укрывают в тени валунов, огромного ствола дуба. На ветках дуба, в редколесье, разбросанном над обрывом, как в середине лета, трещат цикады. Они вносят в сердце главной жрицы разлад, сумятицу, нагоняя на нее дикую тоску, страх за будущее племени. Взгляд ее скользит над пиками священной горы, оттуда переносился на Малый Кавказский хребет. Она с мольбой обращалась к горизонту в ожидании появления грозовых облаков. Но, сколько она ни вымаливала, верховные боги были глухи к ней.

Ее взгляд перешел на холмы, караванами верблюдов уходящие с юга на север. Они терялись за полями, лугами, фруктовыми садами, виноградными плантациями. Там, глубоко, они одним краем тонули в мареве, другим краем терялись за прозрачным настилом, нависшим над Каспийским морем.

Главная жрица со вчерашней ночи находится в плену священного дуба. Она находится в ожидании какого-то чуда, которое могло произойти с ней под воздействием этого гиганта. Вот отчего ее сердце в груди рвалось и металось, голова как-то странно кружилась. Шахри-Заде казалось, что священный дуб с высоты своего гигантского роста, размаха огромных гноящихся ветвей оказывает какое-то магическое воздействие на ее психику.

Из идеально круглого, выточенного до блеска темного дупла дуба веяло странным, пугающим холодом, невыносимой вихревой энергией, парализующей ее волю. Магнитные вихри из дупла, наматывая на свои лопасти ее сознание, туманя его, искрясь, дуновением ветра, неслись по ее щекам. Они, словно пронзая панцирь ее тела, сердце, энергетическими сгустками, просачивались в кровеносные сосуды. Они неслись по капиллярам, достукиваясь до каждого узла, клетки центральной нервной системы, заражая ее мозг, обволакивая его ядовитой паутиной.

Шахри-Зада поежилась, словно кожей спины ощутила прикосновение чешуи скользящей твари, прячущейся в дупле. Она передернулась, вскочила с места, отряхиваясь от скользящей, как показалось, по спине твари. Пыталась скрюченными пальцами руки судорожно стащить эту мерзкую тварь, сползающую со спины на грудь. Внутри живота тоже что-то неприятно задвигалось, вызывая спазмы. Самые чувствительные части живота, его стенки, эта тварь колола каким-то острым раздвоенным предметом, скреблась об них чешуей.

Губы Шахри-Зада сомкнулись, между трясущимися кроваво-алыми губами осталась невидимая прорезь. Зрачки ее потрясенных глаз, как у кошки, то расширялись, то сужались.