Черная машина аккуратно проталкивалась через изменившийся до неузнаваемости Охотный Ряд. В его восточной части уже высилась похожая на огромный древний дворец коробка грандиозной новой гостиницы, призванной покорить воображение немногих приезжающих в Москву иностранцев. Главным фасадом она обратилась через весь Манеж, через Моховую с ее дворянской усадьбой «всесоюзного старосты дедушки Калинина», на пустырь, где уже стартовала подготовка к строительству еще более великолепного Дворца советов. Рядом же с «Москвой», на месте, еще недавно занятом башнями Китай-города, уже был поставлен Первопечатник, с ужасом, как осторожно шептали злые языки, глядящий верстку газеты «Известия». Трамваи, троллейбусы, автомобили и единственная чудом сохранившаяся пролетка организовали перед ним такую кашу, что самому бестолковому горожанину становилась наглядна и понятна мудрость сталинского решения о сносе старых зданий, дворцов, стен и прокладывании через центр Москвы широких улиц-проспектов.

Черная машина остановилась.

За рулем сидел худощавый мужчина лет сорока пяти, с большим хрящеватым носом и свисающими рыжеватыми усами, в черной пиджачной паре, черном жилете, белой рубашке и при галстуке. Водитель автомобиля недовольно хмурился, молча негодуя на запруженную дорогу. Парочка на заднем диване тоже говорила немного. Совсем юная девушка в легком платьице глядела в окно огромными восторженными зелеными глазами, изредка оборачиваясь к своему спутнику. Молодой японец в очках предпочитал смотреть в свое окно. Его взгляд отнюдь не был восторженным. Наоборот, при заметном выражении общей рассеянности на лице, глаза японца напряженно сузились. Он с неподдельным и неослабевающим вниманием разглядывал каждый дом, каждый поворот улицы, каждого человека, остававшегося позади, пока их автомобиль, наконец, не выгреб из толчеи и не повернул на площади Дзержинского направо. Постепенно набирая скорость, черная машина покатилась вниз, к реке, и девушка снова оживилась.

– Посмотрите, Курихара-сан, как хорошо стало у памятника героям Плевны! Какой порядок навели, молодцы!

Курихара повернулся и ласково улыбнулся девушке.

– Ой, смотрите, как здорово: здание ЦК теперь прямо как дворец. Как же давно я здесь не была. Впрочем, и у нас на Сретенке здорово. Вот башню эту ужасную снесли, и так тоже хорошо стало, просторно!

– Да, хорошо, когда просторно. Токио тоже довольно тесный город. Не просторно.

– Да? А я думала, у вас там все по-современному. Все говорят, Япония – империя…

– Да. Конечно, Великая Япония – империя. Но все-таки в Токио довольно тесно. И дома в два этажа. Редко больше. Если только Гиндза. Там красиво. Три этажа. Даже выше.

– Очень красиво?

– Очень. Как Париж, пожалуй, или Берлин.

– Берлин, Париж, Токио… Мечта. Даже не мечта, а что-то совсем непонятное, что и словами-то не высказать…

– Правда, многие здания еще не восстановили после землетрясения.

– У вас бывают землетрясения?

– Конечно. Ведь мы живем в горах. Двенадцать лет назад как раз было. Очень сильное. Потом был страшный пожар. Даже море горело. Реки не горели, нет. Просто исчезли. Много людей погибло. Миллион. Мои родители тоже.

– Ваши родители? – Ошеломленная Марта с удивлением посмотрела на Курихару, но выражение лица японца совершенно не изменилось, и он по-прежнему кивал с легкой улыбкой, отвечая на ее пустяшные вопросы.

– Да. Они сгорели. Совсем.

Курихара отвернулся к своему окну и то ли рассеянно, то ли внимательно смотрел на Москву, будто видел ее впервые. Марта же глядела только на него. Ее глаза расширились от нежности и сочувствия, рука нащупала его руку и крепко сжала. Только теперь Курихара вздрогнул, изменился в лице и повернулся к девушке. В тот же миг скрипнули колеса. Шофер Стефанович остановил машину: