Я согласился и уже следующим утром, лежа на застеленной соломой телеге, направлявшейся в сторону затерянного в бескрайней степи хутора, смотрел на небо, ставшее бледно-голубым, как на средневековых итальянских фресках.

Заседание кафедры истории Древнего мира должно было состояться в три часа дня. Кандидат наук, доцент Николай Семенович Звонарев, исполняющий обязанности заведующего, часом ранее был приглашен к декану факультета для доверительной беседы. В просторном кабинете Александра Игоревича Красносельского он бывал до этого всего пару раз, все вопросы организации учебного процесса решал покойный профессор Свиридов – еще не старый, энергичный, остроумный, пользующийся уважением коллег и студентов, автор ряда научных монографий, которые обильно цитировались в отечественных и зарубежных публикациях. Красносельский, невысокий плотный блондин, недавно отметивший пятидесятилетний юбилей, поднялся навстречу Звонареву и крепко пожал ему руку со словами:

– Присаживайтесь поудобнее, Николай Семенович, разговор у нас будет обстоятельный. Прежде всего, как чувствуете себя на новом посту?

Звонарев усмехнулся:

– Полноценно заменить Виктора Антоновича невозможно, как вы понимаете, но я делаю все, что могу.

Красносельский постарался изобразить на лице приличествующую моменту скорбь, которая нисколько не ввела в заблуждение его собеседника, Звонарев отлично знал о постоянных конфликтах декана и покойного завкафедрой.

– Вы правы, – после некоторой паузы произнес Красносельский, – университет, да и вся наша историческая наука понесли невосполнимую утрату, но жизнь продолжается, мой дорогой, жизнь продолжается. Вашу встречу с коллективом кафедры предлагаю провести позднее, я сам хочу выступить на ней. Но сейчас главное – не утратить достижений незабвенного Виктора Антоновича и в то же время изменить кое-что в соответствии с веяниями времени.

Последние слова декан проговорил, как бы намекая на нечто, давно известное Звонареву. Но тот сделал вид, что намека этого не понял, и спросил:

– Что вы подразумеваете под веяниями времени, Александр Игоревич?

– Я подразумеваю, Николай Семенович, что профессору Левченко давно пора написать заявление об увольнении по собственному желанию, – с некоторым раздражением в голосе произнес Красносельский. – Ему ведь уже хорошо за семьдесят, не так ли?

– Семьдесят шесть, – уточнил Звонарев. – Но Левченко – прекрасный преподаватель, его лекции пользуются по-прежнему большой популярностью, и аудитории, в которых он выступает, всегда наполнены до отказа.

– И все же – необходимо омолаживать кадры, шире привлекать талантливых людей, освоивших современные технологии удаленного представления знаний, – назидательно заявил декан. – Вам самому, Николай Семенович, пора подумать о докторской диссертации, я читал вашу последнюю статью в «Историческом вестнике», материал очень интересный. Администрация и ученый совет окажут всяческое содействие.

– Спасибо, Александр Игоревич, – сдержанно поблагодарил Звонарев, – я об этом подумаю. А что касается профессора Левченко – прошу дать мне право решать, востребован ли он как ученый и педагог.

– А вы принципиальны, – рассмеялся декан, – ну да ладно, вернемся к этому вопросу позднее. Не смею более задерживать, Николай Семенович.

Попрощавшись, Звонарев вышел из кабинета декана и посмотрел на часы. Так, половина третьего, нужно оповестить коллег о переносе заседания по электронной почте, и можно после этого заняться подготовкой новой статьи. Николай Семенович, бывший на двенадцать лет моложе шестидесятидвухлетнего профессора Свиридова, не обладал его научной эрудицией, но докторскую, как предлагал декан, вполне мог защитить. Направление представлялось весьма перспективным – изучение артефактов и аналитическое исследование взаимоотношений древних славян и кочевых народов Великой степи, от хазар до половцев. Покойный Виктор Антонович занимался более отдаленными событиями, его увлекали со студенческих лет деяния скифов и легендарных киммерийцев, так что научные интересы профессора и доцента почти не пересекались, отношения между ними можно было вполне охарактеризовать как дружеские, хотя дружбы-то настоящей как раз и не было.