Лично у меня результат был отрицательным. Собственно, он виделся таковым с самого начала. Невиновность порученных мне людей просматривалась как сквозь стекло. Один – артист кукольного театра, второй – мелкий банковский клерк, третий – студент, четвёртый – коммивояжёр, пятый – учитель гимназии. Их добропорядочность просматривалась на лбу. Когда работаешь в полиции и общаешься с массой народа, поневоле вырабатываешь в себе навык с ходу определять, кто может чего-то натворить, а кто даже на фалангу мизинца не способен нарушить условную границу законопослушности. Мои «клиенты» подозрений не вызывали. Но, несмотря на это, допросы я проводил по всей форме, в строгом соответствии с наставлениями Цапко: психическая атака, грозные обвинения в пособничестве иностранной разведке, обещание сурового возмездия. Мои «подопечные» смотрели на меня расширенными от ужаса глазами: какой шпионаж, что за бред? Артист – тот даже лишился чувств. Натура творческая, эмоциональная, ранимая. Пришлось его отпаивать. Мне искренне было перед ним стыдно, хотя я, разумеется, постарался это скрыть.

У Чурсина тоже было пусто. А вот у Зильбермана кое-что наклёвывалось. Объектом его подозрений стал Рябушинский.

– Скользкий господин, – отозвался о нём наш шеф. – Юлит, перескакивает с пятого на десятое, несёт всякую дребедень. Дима не зря в него вцепился.

– А может он просто перепуган? – предположил Сергей.

– Может и перепуган, – пожал плечами Орлов. – А может и намеренно строит из себя идиота, ибо есть, что скрывать.

– Да никакой он не убийца, – вступил в разговор я. – Он действительно немного чудаковат.

– А ты, что, его знаешь?

– Немножко знаю. Сталкивался.

И я подробно поведал обстоятельства своего знакомства с Рябушинским.

– Ну да, представить, что ему по силам нанести смертельный ножевой удар, конечно, трудно, – согласился наш шеф. – Но в жизни ведь встречаются и сюрпризы. Его протекция Багрову-Кулахметову выглядит подозрительно. А только ли в человеческом участии здесь дело? А не скрывается ли за ней что-либо ещё?

– Вы хотите сказать, что Багров ему заплатил? – хмыкнул я.

– Я хочу сказать другое, – пристально посмотрел на меня Орлов. – Почему Багров захотел познакомиться именно с твоей Лизой, а не с кем-нибудь ещё? Багров – немецкий разведчик. Он ничего не делает просто так. Она определённо была ему для чего-то нужна. Что ты знаешь о своей подруге, о её родителях и о роде их занятий?

– Немногое, – пожал плечами я. – Она студентка филологического факультета, любит театр. Мать – член попечительского совета университета, который возглавляет Рябушинский.

– А отец?

– Про отца она ничего не говорила. Да я и не интересовался.

– Вот и плохо, что ты не интересовался, – повысил голос наш шеф. – Этими дамочками придётся заняться. Их нужно немедленно доставить сюда.

Меня передёрнуло.

– Михаил Степанович, а нельзя ли как-нибудь помягче?

– Нет у нас времени на «помягче», – отрезал Орлов.

– Но можно хотя бы, чтобы они меня здесь не видели? – чуть ли не умоляюще попросил я. – Поймите ситуацию.

Наш шеф вздохнул. В его глазах вспыхнула усмешка.

– Ладно, жених, так и быть. Обойдёмся без тебя. Прячься…

Софья Павловна нервничала. Это явствовало из беспокойного выражения её глаз. Когда к тебе домой на ночь глядя внезапно врывается контрразведка, и без всяких объяснений волочет в «серый дом» – такое вряд ли не даст трещину в душевном равновесии. К чести Лизиной «маман» следует сказать, что, несмотря на властвовавший над ней стресс, она мужественно пыталась демонстрировать самообладание и старательно рисовала перед Орловым тот властный и надменный образ, который я удостоился наблюдать во время нашей последней беседы возле её дома.