Рэстэгу не составило большого труда выменять гривну обратно. А девочка, явно, желала поскорей с ней расстаться. На прощанье он спросил:

– Звать-то тебя как, волчонок?

– Бирэг, – невнятно ответила та, сладостно перекатывая во рту леденцы, полученные за драгоценную гривну.

– Как?

…И многие-многие годы вмиг пронеслись перед взором Рэстэга, связав два события в один узел.

Вскоре народ, умеющий превращаться в волков, исчез из скифских степей, пропал насовсем. Говорят, всё из-за маленькой воровки Бирэг, отдавшей гривну равновесия.

Но не стоит грустить.

Зато на небе, среди безмятежно проплывающих Седых Странников, теперь царит мир и постоянство.

Только старые, очень старые сказочники знают эту историю.

Но то ли была она на самом деле, то ли выдумана – никто про то не говорит. А вот упросить рассказать её стоит. Может, повезёт, и сказочник согласится.

И то, если застанешь его за исполнением грустных мелодий на скифской свистульке-корине. Тоненько льётся мотив из глиняного горлышка, словно ручеёк струится. Высвистывает невиданное да неслыханное.

…Была у стариков-родителей единственная дочка Опойя.

Бедные были старики. Имелось у них в хозяйстве всего-то: баран да овца, петух да курица. Но они всегда разбогатеть мечтали. И вот настала пора дочку замуж выдавать.

Посватался к ней сын соседский, Скил. Собой статный да весёлый. Но, к большой досаде родителей девушки, такой же бедняк, как и они сами.

Уж и так они дочку отговаривали, и этак. А та всё ни в какую:

– Люб мне Скил, не нужно мне богатство, мне он надобен!

Осерчали родители.

– Пусть, – говорят, – сперва докажет твой Скил, что способен прокормить тебя и ваших будущих детей. Вот если принесёт обеденную чашу золотых монет – отдадим тебя замуж. А нет —другого жениха, побогаче, тебе отыщем.

– Откуда ж он добудет монеты золотые? – всплеснула руками Опойя. – Он же простой кузнец, клинки для скифских воинов куёт, а не монеты чеканит!

Но родители не отступаются, на своём стоят. Сами прожили в бедности, так хочется, чтобы хоть дочка любимая недостатка ни в чём не знала.

Затосковали влюблённые. Но делать нечего. Не принято было у скифов поступать против воли родительской.

Ушёл Скил в чужие земли на заработки. А куда – никому не сказывает. Только невесте своей шепнул, что нанялся у моноцеросов овечьи стада пасти. А те ему полновесными золотыми платили.

Моноцеросы в меловых пещерах, как птицы, гнездились.

Лапы у них были как ноги человечьи, а клюв губами заканчивался. Которыми очень удобно было высасывать птичьи яйца, лягушачью икру и …мозги из черепов.

Для пропитания они большие стада овец держали, а пастухов из бедных людей нанимали.

Сытые моноцеросы умели издавать своими трубчатыми губами такие печальные мелодии, что овцам-то – ничего, а люди до беспамятства заслушивались. Пели эти твари чистыми женскими голосами. Пели о жизни, о смерти и о таинственных перекрёстках.

Что за перекрёстки это были, никто не знал. Но песни были очень печальные, поэтому все слушатели обыкновенно плакали, а после …память теряли!

Вот раз вернулся Скил с заработков домой – золотую монетку принёс, второй, третий. Так вскоре половина обеденной чаши золотых монет насобиралась. Взмолилась тогда Опойя:

– Давай попросим родителей половиной чаши золота довольствоваться!

– Нет уж, я слово дал, – поразмыслив, отвечает Скил. – Потерпи ещё немного, любимая. Скоро мы вместе будем, и тогда уж никто не сможет разлучить нас!

– Ой, боюсь я! – обливалась слезами Опойя. – Не бывало ещё случая, чтобы от моноцеросов люди с заработками возвращались. Умеют они, видно, обмануть простого человека. А после его мозг, как у барана, высосать!