Все тихо – на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды надо мною.
Мне грустно и легко – печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою —
Тобой, одной тобой – унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет,
Со мной одни воспоминанья.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь,
И нежность девственных мечтаний.
(Курсив мой. – А.К.).

А затем Пушкин зачеркнул 2 и 3 строфы, и получился «новый вариант знаменитого стихотворения, вариант вполне законченный, значительно отличающийся от стихотворения «На холмах Грузии…» и, пожалуй, не уступающий ему в художественном отношении»[33]. Но в таком варианте оно никак не могло быть посвященным Натали, поскольку в нем явственно звучит ностальгия по дальней любви: «Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь». Исходя из этого, пушкинисты твердо убеждены, что стихотворение обращено к М.Н. Волконской, с которой поэт общался на Северном Кавказе в 1820 г. и которую считают «потаенной любовью» Пушкина.

В.Ф. Вяземская летом 1830 г. переслала стихотворение (в таком виде, в каком оно было вскоре напечатано) в Сибирь М.Н. Волконской, которой она, со слов Пушкина, сообщила, что стихи обращены к его невесте, Н.Н. Гончаровой. Волконская не усомнилась в этом утверждении. Некоторые исследователи также приняли утверждение Вяземской, хотя ему противоречит не только вышеприведенный стих, но и один из вариантов его: «Я снова юн и твой», поскольку они не могли быть обращены к шестнадцатилетней Гончаровой, с которой Пушкин познакомился в самом конце 1828 года.

Путаницу внес, как всегда бывает в подобных случаях, сам Пушкин, которому не впервой переадресовывать наиболее удачные посвящения со сменой одной музы на очередную (не пропадать же добру), вводя своих будущих биографов и исследователей в заблуждение и незатихающие квазинаучные споры. В этом заключается еще одно проявление цинизма поэта в отношении к «порядочным женщинам», о чем он так откровенно делился с Е.М. Хитрово. О высшей степени проявления подобного цинизма писал сын П.А. Вяземского Петр Павлович Вяземский в своих воспоминаниях[34].

Он пишет: «Пушкин поражен был красотою Н.Н. Гончаровой с зимы 1828–1829 года. Он, как сам говорил, начал помышлять о женитьбе, желая покончить жизнь «молодого» человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на балу и звать в неприличное общество.

Холостая жизнь и не соответствующее летам положение в свете надоели Пушкину с зимы 1828–1829 годов. Устраняя напускной цинизм самого Пушкина и судя по-человечески, следует полагать, что Пушкин влюбился не на шутку около начала 1829 года. Напускной же цинизм Пушкина доходил до того, что он хвалился тем, что стихи, посвященные им Н.Н. Гончаровой 8 июля 1830 года:

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец… —

что эти стихи были сочинены им для другой женщины.

Не верить очевидцу событий у нас нет оснований.

Следующее «по списку» стихотворение Пушкина «Когда в объятия мои…» при всех современных публикациях датируется 1830 годом и комментируется, что оно обращено к невесте поэта Наталье Николаевне Гончаровой:

Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю,
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкой,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,