Москва. Сентябрь, 1910 года.

В Москву я вернулся в начале сентября 1910 года, с единственной мыслью, – как можно скорее попасть в Императорский университет, на прием к профессору, которого, я находил очень мудрым и грамотным человеком. На мой взгляд, это был единственный человек, кто смог бы разобраться в этой загадке.

Российский ученый, академик Романов Владимир Владимирович, сумел не только первым проникнуть вглубь земли, изучая минералы и их строение, но и был почетным членом общества «Русский космизм», в которое входили такие известные личности как Николай Федоров, Константин Циолковский и Пьер де Шарден.

Его исследования, совместно с успешной работой химиков Императорского университета, доказали несостоятельность доминирующих теорий о кристаллической структуре известных нам минералов, а Якоб Берцелиус, окончательно поставил точку в вопросе органики, доказав, что принципиальной разницы между химией растений и химией животных не существует.

Этот прорыв в научном мире, и все, что произошло со мной за последнее время, вызвало во мне желание поделиться с Владимиром Владимировичем тем, чему я стал свидетелем на станции Филимоново, Красноярского края.

25 сентября.

Сегодня выдался хороший солнечный день, один из тех осенних дней, когда хочется посидеть в тенистом скверике и спокойно поразмышлять о жизни. Пока что, все складывалось благополучно и беззаботно. Многое о чем я мечтал, начало воплощаться в реальности.

Я приехал на кафедру кристаллографии и минералогии, где во время моей учебы, Владимир Владимирович работал заведующим минералогическим кабинетом.

Не думал, что через семь лет, вернусь в родной университет, в поизносившемся пальто и с довольно усталым видом.

Какой позор! Я, выпускник Московского Императорского университета, теперь, неустроенный и обездоленный, буквально, балансирующий на грани, за которой нищета и социальный стыд, никогда бы не подумал, что жизнь, может преподнести мне вот такой сюрприз, но, мой план убедить профессора Романова, в необходимости изучения Тунгусского феномена, перевешивал тот стыд, который овладел моей сущностью.

Когда я очутился в длинном и узком коридоре университета, моя голова была забита разными мыслями и всевозможными вопросами, которые мне хотелось задать и обсудить с профессором Романовым.

Одинаково одетые студенты, все в белых рубашках и черных брюках, двигались навстречу друг другу, во весь голос, болтая о начале учебного года. Но, даже среди одинаковых, иногда, встречаются люди, которые с первого взгляда привлекают к себе больше внимания, чем все остальные и именно сейчас, во всей этой черно-белой массе, я и заметил того-самого молчаливого лаборанта, кто вечером засыпает под чтение скучного учебника по прикладной химии, а среди ночи просыпается от голода.

Он был весьма любезен со мной, и показал, как пройти к профессору Романову. Всю дорогу он не проронил ни слова, и только возле дверей кабинета профессора, твердо произнес, что профессор человек занятой и по пустякам его лучше не беспокоить. Я спросил его, сколько человек за день принимает профессор, на что он ответил: много, но не всех.

Вот так, я и попал в кабинет профессора Романова Владимира Владимировича. Профессор, как и все ученые мужи, сидел за большим деревянным столом и что-то увлеченно штудировал, выписывая отдельные слова себе в блокнот. Светлая морщинистая кожа, прямые седые волосы и густая борода, указывали на его почтенный возраст, и даже, несмотря на большую разницу в годах, он был очень близок молодому поколению студентов, и считал их своими друзьями, наверно потому, что и сам, за время своей научной деятельности, успел побывать учеником у пятнадцати блестящих ученых мужей, среди которых особо выделялись Докучаев, Менделеев и Вагнер.