… – Уже много раз мы так убегали. Много раз. Телята совсем выросли, их почти не отличить от взрослых. Они очень красивые. Упруго выгибают спины, когда бегут от догоняющих машин и грохота далёких выстрелов. Высоко, стремительно прыгают, – играются. Я стараюсь заметить машину ещё тогда, когда люди нас не видят. Тогда легче уйти в камыши и затаиться. Они такие ласковые, – болотные камыши, так нежно гладят по шерсти, и шелестят. Шелестят, будто баюкают.

– Снегу уже много. Убегать стало трудно. Но и машины стали появляться редко. При этом они двигаются совсем медленно и часто останавливаются. Тогда люди вылезают на снег и начинают раскидывать его в стороны. Ругаются при этом и кричат.

– Вдалеке появились какие-то маленькие машины, одноглазые и очень быстрые. Впереди у них стоят лыжи. Они просто летят по снегу. Я сразу почувствовала беду и стала торопить всех: бегите! Бегите!

– Сама кинулась в сторону спасительных камышей: бегите! Прыгать приходится высоко, снег сильно сковывает движения. Стремительно приближаются снегоходы, – им не нужно прыгать, они просто летят, плывут в снежном облаке.

– Камыши уже близко, бегите!

– Когда загрохотали выстрелы, я чуть ослабила напряжение, приостановилась, чтобы молодые обогнали меня. Старалась прикрыть их. Они прыгали со всех сил.

Снег вырывался из под точёных копыт и взлетал выше голов.

– Бегите! Бегите!

– Обожгло заднюю ногу, и я сразу отстала от резво удаляющихся телят.

– Бегите!

Снегоходы подлетели с двух сторон, люди смеялись. Страшно смеялись. Один сказал другому: добей…

–Я ещё хотела повернуть голову в сторону телят.… Хотела увидеть.

Грохот близкого выстрела оборвал день.

             Дребезги

Из ниоткуда, словно из тверди земной, взялись, объявились, повылезали бесы. Горбаты, длинноруки и длинноносы, уродливы в облике своем, и дики в поведении, и многие клочковатую, неряшливую шерсть имели, а другие напротив, голую кожу, но уж больно морщинистую, язвами грязными покрытую, кровавыми разводами раскрашенную. И гримасничали страшно, не подбирая слюну кровяную. И клацали бесы остротой клыков своих, и вострубили все дружно, и вой трубный их поверг в страх и смятение всех тварей земных, кои тут же отступили и попрятались, кто, где мог. Когда же кличь трубный стихать стал, пошли они, запрыгали и поползли во все стороны, населяя землю, меняя облик свой по подобию и притворяясь добрыми, и стали жить в укрытиях разных, и зло творить, для чего и были созданы. Оскалы свои злобные улыбками прикрывали.

                        ***

Геонка, с ударением на «о», – именно такое имя было у пожилого, но полного жизненной энергией удэгейца, который жил через два дома от меня, прямо за проулком. Проулок выходил к речке и летом затягивался кипреем почти наглухо, но все же изредка им пользовались, – ходили по воду, и тропинка была набита, натоптана. А если по проулку идти в пору цветения кипрея, то в глазах рябь дурманная и голова кругом. Вообще-то поселок и без того удивительный. Вот, например, когда липа цветет, то уж точно дурманом обносит, ведь вкруг столько липы, словно кто-то специально ее много лет высаживал и растил старательно, а на самом-то деле, это просто дикие липовые заросли, целые леса. Недаром в каждом хохлятском подворье ульи стоят. Хохлами здесь называют украинцев, сосланных сюда, на край земли за участие, в свое время, в борьбе против советской власти, за содействие и прямое пособничество бандеровцам, да и самим фашистам. Иногда их так и называют: «бандеры», но злости на них уже не осталось, перекипела злость. А у коренных жителей, у удэгейцев, так и подавно нет и не было той злости, они в политике не сильны и смотрят на выселенных украинцев по детски наивно и доверчиво, получая в ответ глубокий, затаенно прищуренный взгляд из-под насупленных бровей. А по большому счету, так никто из местных удэ вообще не знает, что украинцы эти были когда-то сюда переселены, все думают, что те и родились здесь, и росли вместе с ними, и являются такими же коренными жителями, как и они сами.