– Куколка, я надеялась, что мы уже все проговорили, – начала она пыхтящим голосом. – Мы ведь семья. В семье нормально помогать друг другу. Я ведь делаю это не для того, чтобы выпендриться, в конце концов! Зачем ты выставляешь меня врагом? Я ведь хочу заботиться о тебе.

– Мам! – резко остановила ее девушка, ударив кулачком по кожаному сиденью. – Хватит! Ситуация уже разрешилась. Я о себе давно сама забочусь. И я вполне способна за себя сама платить. Пока не в таких дорогих ресторанах, но в нормальных местах для обычных людей легко! Мне не нужна поддержка и помощь. Спасибо, но нет.

– Тем не менее сегодня от Вадика ты приняла помощь, а от родной матери – нет? – мать развернулась к ней всем корпусом.

– У нас с Вадимом свои счеты, – отрезала Татьяна и уставилась в окно.

Разговор на этом закончился. Дмитрий еще пару минут поглядывал боязливо то на мать, то на дочь. От неловкости он схватился за руль обеими руками, хотя до этого водил только левой, кладя правую на подлокотник. Женщина вертелась и ерзала, недовольно цокая и хмыкая. Когда они вошли в квартиру, Татьяна сразу заперлась в комнате.

Перед сном она долго смотрела на «балерину», думая о других картинах Вадима, о нем самом, о сегодняшней встрече, об Арине и баре, который очень живо себе представляла теперь. Она уже гуляла по нему, танцевала на сцене и чувствовала смешанный запах алкоголя и дерева. В воображении разыгралось целое танцевальное представление – смесь отрывков из того, что они делали в «Дэнхсолле»: и хэллоуинский шабаш, и похищение Нового года злобным отшельником, и свадьба зомби и еще множество других. Она продолжала задавать себе вопрос, который задал Арине Иван, и пыталась найти ответ.

Ее в Москве, действительно, ничего не держало. Она не имела там ни постоянного жилья, ни постоянной работы, да и друзей не успела много нажить. Русик с Муравьевой были заняты собственным бурным романом. С ними она в последнее время виделась редко, особенно после окончания курсов в школе рисования. Лада жила в Москве только из-за матери. «Адлия? У нее там тоже ничего и никого нет», – с надеждой подумала девушка. Все упиралось в Арину. Девушка решила созвониться с ней завтра. С этой мыслью заснула и проснулась.

Из кухни снова несло соблазнительным вкусом выпечки, который пробуждал стянувшийся за ночь желудок. Голод тащил девушку на кухню, где ее ждала еще надутая мать. Она продолжала за ней ухаживать: наложила кашу, приготовила кофе, вытерла крошки со стола, но говорила сухо и как бы с неохотой, хотя взгляд то и дело падал на полусонное лицо дочери. Татьяна реагировала спокойно. Поражалась себе, как теперь не волновалась из-за мелочной обиды матери. Года два назад она бы билась в панике и истерике, стараясь ей угодить. Мать тоже к этому привыкла, потому удивлялась равнодушию дочери.

После завтрака Татьяна опять закрылась в комнате. До обеда звонить Арине боялась, потому смотрела мультфильм на телефоне, лежа на животе. После двух бывший директор набрала ее сама.

– Решила? – спросила она сразу после «Алло?».

– Нет, – сглотнула Татьяна и резко поднялась на кровати, скрестив ноги. – А ты?

– Эти двое тут меня умоляют, – с ехидством произнесла женщина. – Внезапно мать все полюбили.

Девушка улыбнулась стене, на которой высветился в шутку недовольный образ Арины с закатывающимися глазами и вытянутым в трубочку пухлым ртом.

– Знаешь, что меня смущает?

Татьяна сначала замотала головой, а потом поняла, что собеседница ее не видит, только слышит, и ответила:

– Нет. Что?

– С этим Иваном у меня был роман. Всего пару месяцев перед моим отъездом в Москву. Я думала, ничего серьезного, парень молодой, отойдет быстро. Он мне год потом еще писал. Каждый день. И раз в месяц, прямо на работу, отправлял букет алых роз.