Трущобы сменились настоящими домами – мы вошли в город. Улицы тут были вымощены камнем, лавки, закрытые ставнями в такой час, чередовались с заборами и разнообразными домами: каменными, деревянными, попадались даже двухэтажные. Но главное – воздух! Едва заметная вонь мешалась с запахами еды, цветов и свежестью опускающейся на город ночи. Некоторые улицы были освещены фонарями, но таких мы избегали, передвигаясь темными закоулками. Шли, скрываясь аки тати в нощи. Еще и с мешками на спине.

Временами бабуля замирала, прислушиваясь к чему-то. В эти моменты я тоже останавливалась, но слышала лишь испуганный стук собственного сердца. Все же татем быть весьма нервозатратно.

Наконец бабуля толкнула незаметную калитку, и мы ввалились в чей-то двор. Вспыхнул фонарь, и, подслеповато щурясь, к нам вышла пожилая пара. Старик почти сразу ушел обратно, а старуха повела нас вглубь двора. Завела в пристройку, проговорила какие-то наставления и ушла, оставив фонарь.

Я медленно, отмечая про себя подробности, огляделась. Комната была одна, но большая, еще и с окном. В углу стояла металлическая печка, рядом притулился стол, который обступили рассохшиеся табуретки, на полу у стены свалены тюфяки, на стене прибита пара полок, а справа от двери гвозди вместо вешалок. И все же это был дом. Сухой, теплый и даже уютный.

Опустила тюки на пол, неверяще посмотрела на бабулю, всхлипнула:

– Тыгдлар! – Ощутила, как защипало глаза, а в груди сдавило.

Мне позволили себя обнять, но почти тут же оттолкнули, пробормотав что-то язвительное. Однако я успела заметить, как заблестели глаза у бабули, моей любимой бабули. А ведь могла бросить или сдать властям, но не стала. Кажется, в этом мире у меня появилась первая точка опоры.

Но откуда у Тыгдлар деньги на съем?

Пять минут оживленной жестикуляции, часть знакомых уже слов, которые смогли осесть в моей голове за эти дни, и бабуля, чуть смущаясь, продемонстрировала те самые монеты, которые выложил Чиполлино на стол, когда меня покупал. Я восхищенно присвистнула. Когда только успела прихватить? И ведь не растерялась. Что ж, деньги на оплату жилья у нас есть – на какое-то время можно затаиться.

* * *

– Ваше сиятельство, я требую… нет, я настаиваю, чтобы вы оставались в постели хотя бы еще два дня!

– Бросьте, – князь продолжил одеваться, – вам уже достаточно заплатили. Я чувствую себя прекрасно и в ваших услугах больше не нуждаюсь.

Целитель поморщился, но откровенное хамство проглотил: слишком уж богатым и родовитым был пациент.

– К тому же у меня срочные дела. Вы и так продержали меня во сне непозволительно долго.

– Я сделал это ради вашего здоровья, – сухо ответил целитель, недовольно поджал губы, но вынужден был согласиться: – Однако если вы настаиваете…

– Дарье! – В комнату ворвался молодой человек, и взгляд князя потеплел.

– Ваше высочество. – Он поклонился, но принц быстро преодолел разделяющее их расстояние и крепко обнял.

– Я так рад, что ты жив.

– Что со мной сделается? У Робурских крепкая кость, – попытался отшутиться князь.

– Тебе просто повезло! – не купился принц, добавляя с упреком: – Если бы не тот целитель, мы бы уже не разговаривали.

– Кстати о нем, – оживился князь. – Вы его нашли?

– Шутишь? – вскинул брови Далмар. – Никто не признался. Побоялись, что за столь халтурную работу лишатся лицензии. Да и бездна с ним. Главное – ты жив.

Дарье нахмурился, покачал головой:

– А ведь я ее помню. Лицо такое… необычное. Глаза. Голос. Вот слов, что говорила, вспомнить не могу. А жаль…

Он вдруг явственно вспомнил приходивший к нему раз за разом сон: теплоту в том месте, где билось сердце, гладящие по лицу руки, полный печали взгляд и чужое дыхание, щекочущее шею, тяжесть на груди, сопение.