Пили много и долго. Пили за алжирских дам, за свободную Черногорию…
А внизу, у самой террасы, плескалось море, и волны во мраке ночи бились о берег так, словно кто-то встряхивал мокрые простыни. Воздух был тепел, небо усеяно звездами.
В ветвях платанов пел соловей…
По счету уплатил Тартарен.
Х
Назови мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка
Ох, и мастера же эти черногорские князья поддевать на удочку!
Проведя с тарасконцем вечерок «Под платанами», наутро, спозаранку, князь Григорий был уже у него в номере:
– Скорей, скорей, одевайтесь! Мавританка ваша отыскалась… Ее зовут Байя… Двадцать лет, прекрасна, как ангел, и уже вдова…
– Вдова? Это мне повезло! – радостно воскликнул славный Тартарен, опасавшийся восточных мужей.
– Да, но она находится под неусыпным надзором брата…
– А, черт!..
– Свирепого мавра, который торгует трубками на Орлеанском базаре…
Молчание.
– Ну, ничего! – продолжал князь. – Вы не робкого десятка, вас такая безделица не остановит. А затем можно будет купить у этого корсара несколько трубок, и, я думаю, он сдастся… Ну, одевайтесь, одевайтесь… сердцеед вы этакий!
Бледный, взволнованный, пылая страстью, тарасконец спрыгнул с кровати и, поспешно застегивая просторные фланелевые кальсоны, спросил:
– Что же мне делать?
– Напишите вашей даме, только и всего, и попросите назначить свидание.
– А разве она знает французский язык? – с разочарованным видом спросил простодушный Тартарен, мечтавший о Востоке без всякой примеси.
– Ни единого слова не знает, – не моргнув глазом, ответил князь. – Вы мне будете диктовать, а я буду переводить.
– Ах, князь, как вы добры!
И тарасконец молча зашагал большими шагами по комнате – он собирался с мыслями.
Вы, конечно, понимаете, что алжирской мавританке так не напишешь, как какой-нибудь бокерской гризетке. На великое счастье нашего героя, в памяти его было живо все, что он прочел на своем веку, и это дало ему возможность, мешая напыщенную речь индейцев Густава Эмара с «Путешествием на Восток» Ламартина и отдаленными реминисценциями из «Песни песней», сочинить самое наивосточное письмо, какое только можно себе представить.
Начиналось оно:
«Как страус в песчаной пустыне…»
А кончалось:
«Назови мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка…»
Вместе с письмом настроенный на возвышенный лад Тартарен намеревался по восточному обычаю послать букет цветов «со значением», но князь Григорий решил, что лучше купить у брата несколько трубок: так-де суровый нрав его, несомненно, смягчится, а даме это тоже не может не доставить удовольствия, так как она завзятая курильщица.
– Идемте скорей покупать трубки! – сразу загоревшись, воскликнул Тартарен.
– Нет, нет!.. Я пойду один. Я сумею купить подешевле.
– Как? Вы хотите сами?.. О князь, князь!..
Тут доблестный муж, крайне смущенный, протянул кошелек услужливому черногорцу и попросил его ничего не жалеть, лишь бы дама осталась довольна.
К сожалению, хорошо задуманное предприятие вопреки ожиданиям не увенчалось скорым успехом. Как будто бы растроганная до глубины души красноречием Тартарена и уже заранее на все почти согласная мавританка и рада была бы принять его у себя, но брат оказался человеком щепетильным, и, чтобы усыпить его совесть, пришлось закупать у него трубки десятками, сотнями, целыми ящиками…
«На кой черт Байе такая пропасть трубок?» – изредка спрашивал себя бедняга Тартарен, но по-прежнему не скупился.
В конце концов, накупив горы трубок и излив море восточной поэзии, он добился свидания.
Я не стану рассказывать вам о том, как билось у тарасконца сердце во время приготовлений к свиданию, с какой лихорадочной тщательностью он подстригал, помадил и опрыскивал духами свою жесткую бороду, бороду охотника за фуражками, и с какой предусмотрительностью рассовал он на всякий случай по карманам два-три револьвера и кастет с железными шипами.