Братья мои, с виду этот конь – райский скакун, но пасть его – врата в ад!

Ровно через сорок дней и сорок ночей я вывел Тарлана из конюшни. Начал его выгуливать. К колышку в центре двора привязал длинный аркан, а другой его конец завязал на шее Тарлана. Выгибая шею, подобно кобре, он бежал по кругу. Ржал, вскидывая передние ноги. Резвился, сильно дергая аркан. Тарлан опьянел!

Я разбрасывал клочки сена по длине аркана. Тарлан, кружась вокруг колышка, брал сено то с одной, то с другой кучки. В день давал по одному незрелому арбузу. Он с хрустом его съедал.

Одним чудесным утром, накинув на Тарлана легкое седло, я поехал верхом. По большой улице пустил его медленным, неспешным шагом. Занималась заря, кричали петухи, лаяли собаки. Из репродуктора на столбе полилась музыка. В арыках журчала вода. Порывы утреннего ветерка ласкали нас. Звуки копыт Тарлана стучали равномерно: цок-цок-цок… Впереди показался арык. Мы остановились. Я не дал Тарлану перепрыгнуть через него. Перепрыгни он – пропал бы нагулянный жирок. Потом целый год он не смог бы участвовать в состязаниях.

Я напоил Тарлана. Мы повернули назад. И снова степенные шаги: цок-цок-цок…

Тарлана я выгуливал сорок дней. Он уже не мог стоять на одном месте. Уже ходил, почти не касаясь земли копытами. Резвясь, взбрыкивая, он подпрыгивал до небес. Ему хотелось взлететь, словно вихрь.

Сбор хлопка закончился.

Начались свадьбы.

Братья мои, нет такого на свете, о чем бы не знал конь. Снег, дождь и град – конь чувствует все заранее. А особенно он предчувствует свадебные пиры. Вот почему именно на свадьбах устраивают скачки!

Наш Тарлан всю ночь фыркал. Я было разволновался. Накинул на плечи чапан[3] и вышел на него поглядеть. Луна яркая, небо ясное. Тарлан, не останавливаясь, бегал вокруг колышка. Я поймал его и погладил гриву. «Наверняка где-нибудь свадьба», – подумал я. Вернулся в дом и лег спать.

Вышло, как и думал. На другой день получили приглашение на свадьбу из соседнего кишлака Обшир. Я вычистил Тарлана. Из амбара вынес конское снаряжение – потник, подстилку под седло, которая кладется поверх второго потника, попону, подпругу, подхвостник, уздечку, седельную подушку, седло со стременами. Оседлал Тарлана. Надел на него узду. На лоб ему повесил амулет из боярышника. Раздутый хурджун бросил на седло. Вдел ногу в стремя, взялся за луку седла.

В Обшир нас поехало двадцать наездников. Мы остановились у порога дома, откуда раздавались звуки сурная. Из трубы поднимался вверх густой дым. Нам выделили на постой дом пастуха Турды. Человек в глубоко надвинутом на голову треухе провел нас по узким улицам к его дому. Ворота оказались довольно низкими. Хозяева смирных коней въехали во двор, припав к седлу. Хозяева резвых коней спешились и повели коней в поводу.

Братья мои, оседлав коня, думай о голове, свалившись на землю, думай о коне.

Мы расседлали коней. Упряжь развесили на подпорках для деревьев, на дувалах[4]. Дали коням остыть.

Я позволил Тарлану поваляться по земле. Он перекатывался то на левый бок, то на правый. Валялся в свое удовольствие. Потом поднялся. Расставил ноги, отряхнулся от пыли и приставших соринок. Я накинул на него коврик, немного затянул подпругу. Ногой вбил в землю колышек.

Наездник Сафар вбил колышек для своего гнедого рядом с Тарланом. Это меня разозлило, я сказал:

– Сафар-ака, будьте добры, привяжите своего гнедого подальше.

– Ничего, места много…

– Мне места не жалко. Ваш гнедой недобрый, это меня беспокоит.

Гнедой поглядывал недружелюбно на моего Тарлана. Я хотел было сказать: «Вон, видите?», но наездник Сафар уже направился в комнату для гостей. Я махнул рукой и пошел вслед за ним.