Изверг обвёл притихших студиозов ледяным взглядом, однако вознегодовать (по крайней мере, вслух) никто не отважился – все дисциплинированно кушали вязкую мутнозелёную жижу под кодовым названием «первое номер семь». Только Леночка, придержав ложку у самого рта, осторожно спросила:

– А что значит «къедренизировать», Виктор Борисович?

Изверг ехидно вызмеил губы:

– Это значит стереть, – любезно пояснил он. – К едрёной фене. Кушайте, детка, кушайте.

Виктор Борисович Изверов глядел только на Леночку – с этакой нехорошей удавьей пристальностью. Тем не менее, никто из практикантов ни на миг не засомневался, что «кушайте, детка» адресовано отнюдь не ей. Кушать, а точнее – скушать и утереться предлагалось Виталию Белоножко, ответственному старосте тройки практикантов из космотранспортного училища (факультет бортового программирования, трёхгодичное обучение, первая курсовая практика).

Несколько мгновений Изверг тянул паузу, явно надеясь, что студиозы всё-таки проявят неповиновение или хоть нагрубят заслуженному ветерану космонавтики, то есть ему. Надежды канули втуне – практиканты сосредоточенно расправлялись с обедом.

Правда, Леночка явно хотела бы спросить ещё о чём-то (возможно, кто такая Едрёна Феня), но Чин-чин пресёк эту попытку в зародыше, наступив любознательной сокурснице на ногу. И правильно сделал. За Леночкой нужен был глаз да глаз. Кроме неотразимой мордашки родители-украинцы наградили её звучной фамилией Халэпа, и благодарное чадо стремилось оправдывать родительский дар на все сто. Единственно, что у Леночки получалось действительно хорошо, это влипать на ровном месте и втравливать в свои неприятности как можно больше народу.

Так и не дождавшись от практикантов чего-либо предосудительного, Изверг разочаровано буркнул: «Благодарю, сыт,» – и поднялся из-за стола.

Перед тем, как покинуть кают-компанию, убелённый экс-космоволк проворчал, обращаясь, главным образом, к псевдокожаной стенной обивке:

– Если через полчаса мне не расчистят рабочее поле, я сделаю это сам, – и так прихлопнул за собой люк, что отражения потолочных светильников в содержимом тарелок раздробила мелкая рябь.

– Чего он так на нас взъелся? – Леночка не то всхлипнула, не то отфыркнула от глаз свою умопомрачительным образом завитую чёлку. – Что мы ему такого?..

– Да ничего, – Чин-чин собрал со стола пустые тарелки и отправился к амбразуре кухонного синтезатора. – Ты, Ленок, поставь себя на его место. Под занавес такой биографии оказаться на блокшиве – чем-то вроде космического бакенщика… И то ведь, считай, из милости только держат, в память былых заслуг: при его годах да болячках простого бы смертного трёхдюймовым швом к Земле приварили.

– А что такое «блокшив»? – Леночкин нос зашевелился от любопытства.

– Корабль, который на девяносто процентов выработал полётный ресурс и используется в качестве орбитальной станции, – раздраженно пояснил отличник, староста и во всех отношениях положительный человек Белоножко. – Между прочим, это тебе положено знать.

Вообще-то Виталию следовало бы понимать, что корить Леночку незнанием азбучных истин – дело намертво безнадёжное: Леночка, похоже, считала, что при её внешности (а в добавок ещё и при папе-директоре училища) быть умной попросту глупо.

– Мало ли чего кому положено! – огромные карие глаза папенькиной дочки шарахнули по старосте дуплетом ледяного презрения. – Тебе, например, полагалось бы наладить отношения с Извер… – обладательница благозвучной фамилии воровато оглянулась на зарешеченное дупло микрофона внутренней связи и сбавила тон до шепота, – с Изверовым то есть. А ты только пыхтишь и терпишь. Тоже мне староста – матрац безответный!