– Ой, мама, бля.
– Ой, папа.
– Говорят, в Японии наносят такие штрих коды на плечо, девушки, парни на дискотеках, и у всех считывающие устройства. Считываешь, а там написано: «хочу трахаться» или – «не прочь».
Я засмеялся и понял, что пьян, тяжело и устало пьян. А потом смотрел телевизор с выключенным звуком. А Димка что-то искал и все двигал меня.
– Где же он может быть?
– Дим, ты чего ищешь-то?
– Ключ ищу.
– А-а.
Он уходил, приходил и снова двигал меня.
– А что за ключ-то?
– Старинный такой, длинный должен быть ключ, резной.
– А-а.
– Не видел?
– Нет, какой ключ-то, Дим?
Он налил себе, немного налил мне и выпил.
– Анварка, там, в глубине моего шкафа какая-то дверь в стене, и прорезь для вот такого ключа.
– Ни фига себе, а я не видел.
– Странная дверь, эти гамадрилы ничего тебе не говорили про нее?
– Нет.
– А Вова, тоже ничего? Странно, я вот думаю, что же там такое, что за нею, дверь-то старинная?
Я почти весь влез в этот встроенный шкаф, но только стена, шероховатая гладь обоев.
– Где, здесь, что ли, Дим? Или сбоку? Штаны твои мне на голову…
Он сидел с гитарой, курил разноцветную сигаретку и спокойно смотрел на меня.
– Нет?
– Нет, конечно, Дим!
– А я думал, что, может, ты ее увидишь.
– Я-асно, Димон.
– Так грустно, Анварка, всегда ищу потайную дверь, а нигде нет. Почему нет потайной двери?
Я тоже закурил его необычную сигаретку.
– Дим, удивительно, где ты такие сигареты цветные находишь?
– Да-а, Анварка, так хочется, чтобы в этой хрущобе была хоть одна потайная дверь, – он засмеялся и замолчал, уткнувшись в гитару. Почесал струны где-то у себя сбоку. – Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката, облака из неведомой страны все плывут и плывут, плывут куда-то. Облака-а, белогривые лошадки, облака, куда вы мчитесь без оглядки? Не смотрите вы, пожалуйста, свысока-а, а по небу прокатите-ка вы меня…
Меня так поразило это его пение, тихий гитарный фон, я затаил дыхание и боялся пошевелиться. Я вдруг почувствовал, что такого не услышу больше никогда в жизни.
– Мы помчимся в заоблачную даль мимо гаснущих звезд на горизонте…
Эта детская песня, которую в мультфильме весело и задорно пели ежик, заяц и какая-то белка, была так трагична в его исполнении и так безысходна, что хотелось закричать. Я вышел в коридор и столкнулся с Анатолем. Он сжимал в кулаке большую отвертку, темное лицо его кривилось, щеки ярко блестели.
– Андрей! – членораздельно сказал он. – Как же хорошо ты поешь, бля! Ты мне всю душу порвал!
– Да это не я, Анатоль! Если бы я еще умел и петь! Это Димка.
– Димка? Этот, что ли? Все равно хорошо, а пиздец мне, ребята! – он закрылся в ванной.
Я думал, что не засну с горящим светом, но заснул, и проснулся. Димка допил водку и казался трезвым, касаясь языком нёба, он тихо выщелкивал какой-то мотив. Записал что-то на клочке бумаги. Принес чайник с паром, нарезал кружочками банан и полил сверху вареньем. Я смеялся про себя, глядя, как аккуратно и с любовью он это делает. Интересно наблюдать за человеком, когда он не знает и не обращает внимания на то, как он сам выглядит со стороны, и оказывается такой хороший в этот момент. В одиночестве человек святой.
– Дим?
– Что, Анварка?
– Ты знаешь, что мы с тобой, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон.
– Почему?
– Они ведь тоже снимали квартиру на Бейкер-стрит и даже не переживали по этому поводу. Потом Ватсон женился, ему уже лет много было…
Надо будет выпросить у Вовки тот чуланчик, чтобы не болтаться скрюченной фигурой в Димкиных ночных грезах.
Двенадцать
К вечеру необыкновенно синее небо. На ветке, рядом с моим окном, сидел маленький черный человек. Я вздрогнул в своей новой комнате, боясь еще раз повернуть голову… Он также сидел и чистил крыло, это был грач, такой большой, что я испугался. В открытой форточке стеклянно колыхалось теплое марево, и ветви дрожали, будто лежат в воде. Я замер и в этой тихой секунде вдруг услышал слабый, нежный запах весны, и обрадовался этому большому грачу, этим дрожащим ветвям и этой мрачной комнате с матрасиком на полу, все уже было весеннее и радостное, во всем сквозила жизнь – я пережил эту зиму, все пережил.