Лидия Фёдоровна слышала всё, но даже не шевельнулась и не подумала подойти к дочери, успокоить, поговорить с ней по-матерински. Пусть поревёт. Авось перестанет, выбьется из сил, измучается и затихнет. Пусть выплачется до конца, чтобы кончились все слёзы, пусть вдоволь наревётся, нарыдается, если ей так хочется. Рано или поздно всё равно успокоится. В комнату она пришла только после полного завершения ужина, когда была выпита вторая чашка чая. Вошла вразвалку, медлительно, потому что спешить некуда и незачем. Одним словом, прекрасно продемонстрировала своё равнодушие, своё безразличное отношение к слезам дочери и свою гранитную непреклонность относительно Рыжика. Лидия Фёдоровна не бросилась к дочери со всех ног, не подсела рядышком, не обняла её худенькие детские плечики, не заглянула в её заплаканное, помертвевшее от горя лицо, не посмотрела на дочь согревающим, успокаивающим, исцеляющим взглядом матери. Не приласкала дочку, не утешила в такой тягостный момент её жизни.