Мы так друг другу обрадовались, что в первый же вечер она осталась ночевать у меня. Мы были ровесницами, обе имели пианины и носили короткие модные стрижки под названием «гарсон».

Бесконечный обмен шмотками, признания в симпатиях одному мужскому типажу и общие явки-пароли злачных московских кафешек сблизили нас настолько, что мы считали себя почти сёстрами и могли доверить самые сокровенные тайны друг другу, невзирая на разницу в воспитании и интересах на дальнейшую взрослую жизнь.

Катька постоянно тусовалась у меня, так как её еврейская бабушка Мария Абрамовна постоянно меня шпыняла за недостойный внешний вид и категорически отказывалась пускать в их квартиру без аккуратно уложенной причёски и в домашних шароварах. Дресс-код был убийственным, особенно по утрам. Мария Абрамовна всегда открывала дверь в идеальном прикиде, почти как Королева Елизавета: маникюр, уложенные волосы, реснички под тушью, фасонистое платье и туфли на удобном каблучке, только сумочки не хватало и перчаток, чтобы не дай бог бактерии не подцепить от рукопожатия «придворной челяди». Я ей втихаря восхищалась, сравнивая со своей лапотной Бабшурой, у которой передник порой был грязнее половой тряпки, постоянно сушившейся на входном коврике подружкиной квартиры. Манеры у Абрамовны тоже были соответствующими, и от прилюдных объятий пришлось отказаться. Катьку, попавшую в совершенно другую среду в плане соседского общения, бабка пилила нещадно, и я часто слышала через вентиляционную кухонную решётку, как её дрессируют.