Для того, чтобы понять, как это происходило на практике, посмотрим на бои в этот день взвода старшего лейтенанта Кузьмы Яковлевича Билибина. В него на 14 февраля входило три танка: танк самого Билибина (механик-водитель Арефьев, командир башни Мурашев),[127] танк командира Евтухова (механик водитель Володченко, командир башни Сапроненко)[128] и еще один танк, вероятно, Пахомова.[129] Вполне возможно, что эти танки входили в разные взводы и объединялись ротным начальством для выполнения только тех или иных задач. Так или иначе, со слов командира башни Мурашева, их взвод выехал на исходные позиции вечером 13 февраля и встал так, чтобы не обнаруживать себя для артиллерии противника. Однако местные командиры пехоты знаками потребовали, чтобы танки выехали на передний край и поддержали их огнем более эффективно. Противник в это время наступления не вел, но, обнаружив танки на передней линии, открыл артиллерийский огонь, который танкам ущерба не нанес, но от которого пострадала пехота.[130]

На следующий день, согласно рапорту Евтухова, командир их роты Беляев[131] послал его танк и танк командира другого взвода Лыскина в оливковую рощу для поиска и уничтожения танков противника. «Нам мешало сплошное оливковое дерево. Оно дает удобное место для маскировки танков. Я боялся этих деревьев, но не спасся, зацепился стволом пушки за это дерево и сломал поворотный механизм башни. Мы решили ехать на базу заменить механизм и обратно на фронт. В этот момент остальные танки ожидали появления танков противника».[132]

Параллельно с этим танк Билибина и танк Пахомова принимали участие в атаке, которая надолго запомнилась танкистам. Пытаясь найти какую-то управу на танки при сложности транспортировке противотанковой, а тем более зенитной артиллерии[133] марокканцы решили залезть на оливковые деревья и оттуда забрасывать республиканцев бутылками с «коктейлем Молотова». Эту идею можно считать предельно неудачной, потому что при первой угрозе танки (в количестве двух штук)[134] обстреляли рощу с безопасного расстояния из пушек и пулеметов. Во всех отчетах, посвященных этому событию, говорится, что танкисты с удовольствием наблюдали, как марокканцы падают с деревьев, словно груши.

После этой атаки танк Билибина уже один повстречал танки Лыскина и Евтухова, возвращавшиеся с базы после ремонта танка последнего. Три наши танка пошли в атаку и подбили один итальянский танк. Его прицепили к танку Лыскина, и тот поволок его к себе в тыл. Оставшиеся два танка боялись покинуть свои позиции, предполагая, что пехота оставит свои окопы, если они уедут на свою базу. Активную стрельбу танки не вели, а лишь время от времени постреливали в строну врага – тем не менее этого хватало пехотинцам для того, чтобы не бежать. Противник вел по окопам и по танку стрельбу из пулеметов и ружей, которая, естественно, вреда машине не приносила. В четыре часа сломался и ушел на базу танк Билибина, у которого отказала пушка.

«В шестом часу я заметил в стороне противника дым и произвел два выстрела в этот дым и прекратил стрелять. Наблюдаю за этим дымом. Через двадцать минут из этого дыма случился взрыв. Поднялись вверх какие-то тряпки, загорелось пламя. Пехотинец мне говорит, что это горит фашистский танк. Еще через минут двадцать седьмого часа подошел к моей машине пехотинский командир и предложил мне продвинуться вперед на двести метров. Я ему ответил: „в атаку одной танкой не ходят, а у меня пулемет не работает. Но трапахарм". Он мне угрожает пистолетом и стал врать, что там, дескать, ранен наш капитан, нужно его выручить, я поверил, посадил его на танк и поехали наперед, проехали двести метров. Тут раненых не оказалось, а оказалось, что противник открыл по нам ураганный противотанковый огонь. Оружейным огнем заставили слезть с танка пехотного командира, и мы завернули кругом. Ушли».