– А дальше?

– Немцы в Рынке уже. Поселок такой, вроде пригорода сталинградского. Там уличные бои были, страсть!

Ну и их положили тоже! Танков пожгли порядком, а о мотоциклетчиках и говорить нечего.

– Без пехоты дрались?

– Была пехота, но на наших машинах рабочие Тракторного пошли. Дружина. Почище пехоты дрались, хоть и не в форме. Как в гражданскую! Двадцать шестого августа, когда мы Рынок тот отбивали, Орлик спас меня. В мою машину много попаданий было, раздолбали всю. Выбрались мы. В кювет залегли. Пулеметы сняли, а двое с пистолетами. Вижу, немецкие танки слева через кювет идут. Один, другой. А третий начал на нем крутиться, и крик оттуда нечеловеческий! Не то вой, не то визг… Поняли, давят нас. Смотрю, действительно накренился, одной гусеницей по кювету, другой по верху и все ближе, ближе. Мало из пулеметов чешет так, что кругом земля летит, глаза забило: сверху фашисты с автоматами. Один из люка торчит, а другой в открытую, на броне. Одной рукой за башню держится, другой вдоль кювета строчит… Наши не выдерживают, вскакивают и тут же, на согнутых, обратно валятся.

Николенко вдруг будто задохнулся. Жадно втянул воздух раз, другой. Помолчав, заговорил:

– Ну, думаю, все, конец! Никак не могу тех, на броне, из танкового «дегтярева» достать. Черные такие, в пилотках. Бью по ним, а им хоть бы что. А танк уже рядом!.. И тут «тридцатьчетверка» с ходу в бок, который выше был, как его долбанет! И не приметили, откуда взялась! Как с неба свалилась. Опрокинулся немецкий танк. А из «тридцатьчетверки» Орлик спрыгивает. Оказывается, у нее от удара трак лопнул и гусеница упала…

– А потом? Без гусеницы…

– Был момент разбитый трак новым заменить, двумя экипажами гусеницу на место вмиг поставили.

– Под огнем?

– В общем-то, да, но два танка немецких, что прорвались, уже горели, и оттуда, слышу, наши «ура!» кричат. Переливается это «ура!» то тише, то громче, как песня. Передышка вышла… А потом совсем отбили Рынок. Ночь за ним в балке провели, вперемешку с немецкими танками…

– Как это? – не понял Кочергин. – Вперемешку?

– Утром разобрались, как светать стало… Они нас за своих принимали, а мы их за своих.

– Представляю… Разобрались?!

– Да, было дело, – тихо добавил Николенко. – Я после этого в госпиталь попал, и там довелось с Колей свидеться. Его снайперская пуля с плеча до бедра прошила!..

Выписываться вместе посчастливилось. Теперь решили всю войну не расставаться! Знающий командир. Шутник, пофорсить иногда любит, как давеча, но своих ребят в обиду не даст! Ни немцам, никому другому, коли что.

– Николенко, где ты там, давай-ка сюда! – раздался издалека окрик, приглушенный урчанием танковых моторов, которые один за другим начали постукивать на малом газу. Подбежали двое танкистов.

– Младший лейтенант!.. Вас комроты ищет, оборону занимать надо. Солдаты окопались уже! – крикнул один из них, взбираясь на танк и открывая башенный люк.

Оттолкнувшись, Николенко и Кочергин спрыгнули на землю.

– До скорого, помначштаба! – оглянулся на бегу командир взвода. – Моя машина «двадцать четыре».

«Ну и характерец у этого Орлика, – досадовал Кочергин. – Ведь назло без меня управился. В дурачках оставил!» – (Прим. С.С.)

Немцы упорно держались за плацдармы. Мы несли тяжелые потери. Сказывалось отсутствие опыта во взаимодействии с пехотой. Вспоминается один-единственный положительный эпизод – бой за какой-то прибрежный хутор. Мы вышибли немцев короткой решительной атакой, а потом гоняли их танками по полю. Тогда взяли двух пленных. Одного из них, офицера-противотанкиста, застрелила Софья Цырюльникова. Он что-то там по евреям прошелся, ну и она со словами «это тебе от меня мой еврейский капут» всадила ему несколько пуль…