Только Франция какое-то время после Первой мировой войны действительно располагала множеством танков – у нее осталось свыше 3000 Renault FT[146]. Во всем прочем мире на вооружении стояло меньше танков, ну а если добавить сюда престиж, которым пользовалась французская армия в тот период, ее танковые доктрины доминировали в течение нескольких лет. Однако внушительный парк военного времени устаревал и изнашивался, а новые идеи постепенно набирали силу и пробивали себе дорогу, пусть даже количество танков за пределами Франции оставалось пока довольно скромным.

Итоги Первой мировой войны подарили миру целую палитру мнений и версий относительно способов будущего применения танков. На одном полюсе находились те, кто утверждал, будто у бронетехники нет перспектив. На другом – завзятые новаторы, в умах которых армии будущего окончательно и бесповоротно превращались в этакие танковые флотилии.

Как характерный пример мнений из лагеря противников танков обычно приводят высказывание генерал-майора Л. Джексона, начальника главного управления вооружения и боевой техники, заявившего в декабре 1919 года перед аудиторией Королевского объединенного военно-научного общества следующее: «В сущности, танк – уродец. Обстоятельства, которые вызвали его к жизни, были исключительными, и повторение их маловероятно»[147]. Совершенно очевидно, что многим танки казались уместными только в условиях окопной войны, а повторения подобного кошмара всем бы хотелось избежать.

Другой полюс мнений наилучшим образом отражен в созданной еще во время войны книге «Наши бронетанковые войска» (Our Armoured Forces) капитана Жиффара ле Квесн Мартеля, служившего под началом полковника Фуллера в штабе танкового корпуса. В фантазии автора данного труда будущие сухопутные силы состояли едва ли не полностью из танков разных типов, в чем прослеживались ассоциации с основными категориями боевых кораблей описываемой эпохи[148]. Фуллер и сам проникся подобными идеями, написав сразу же после войны работы о «танковых флотах» и сражениях, которые в будущем будут «все больше и больше уподобляться морским битвам»[149].

Морская аллюзия вполне понятна, ведь военные корабли являли собой наиболее ранний пример подвижных огневых платформ, и именно такими, как правильно предвидел Фуллер, предстояло стать танкам[150]. Условия боевого применения кораблей и танков, как совершенно очевидно, весьма различаются, так что не стоило ждать от армий, что те станут сражаться на суше точно так же, как морские эскадры. Тем не менее даже и в 1931 году Фуллер продолжал пророчествовать, что танки «будут действовать образом, довольно сходным с флотом на море»[151].

В армии принимали бронетехнику, но усвоенный военными подход отводил ей место средства поддержки пехоты – танкам полагалось наступать с ней как бы шаг в шаг. Путь отхода от столь закоснелой политики наметился в докладе, сделанном в 1919 году по просьбе французского главнокомандующего генералом Этьеном. В этой работе Этьен предполагал заменить легкие Renault FT более мощными боевыми chars de combat, которым отводил ведущую роль в сражениях будущего[152]. Два года спустя Этьен представил более широкий взгляд на ситуацию в лекции в Брюсселе, описав потенциальные стратегические и тактические преимущества механизированных армий из 100 000 человек при 4000 танках и бронетранспортерах – войсковых соединений, способных продвигаться на 80 километров за одну ночь