Княжна с любопытством оглядела дорожный костюм богатого купца и, немного равнодушно поздоровавшись и кивнув при этом головой, поднялась по лестнице на второй этаж.

Через час Платон снова увидел ее за столом во время, довольно роскошного по уездным меркам, ужина. Ксения почти не обращала никакого внимания на гостя, беседуя по-французски со своей двоюродной сестрой, дочерью Таубе, которая была старше ее лет на семь и была замужем за майором из корпуса пограничной стражи. В какой-то момент дочь и племянница Таубе стали осторожно обсуждать гостя, думая, что он не понимает по-французски, на предмет того, что от него довольно сильно пахнет потом. Виктор Алексеевич, услышав, о чем стали беседовать за столом, стушевался и, бросив взгляд на Платона, со смехом развел руки:

– Платон Никитич, ты уж нас извини, – сказал он и обратился к барышням. – Ангелочки мои, а наш гость знает ваш французский лучше родного русского, а заодно почти все европейские языки. Также, я не советую пытаться секретничать на китайском, тем более говорить о Платоне Никитиче.

Теперь пришла очередь смутиться дочери и племяннице Виктора Алексеевича. Ксения снова взглянула своими васильковыми глазами на Платона, но уже с интересом, отчего у него перехватило дыхание – он понял, что пропал и пропал безвозвратно и совершенно. После ужина, сославшись на усталость и головную боль, Платон ушел в приготовленную для него комнату. Он провалялся до трех утра без сна, а потом, когда первые лучи солнца постучались в запыленное стекло окна, и услышав тихий голос Таубе во дворе, вышел к нему на улицу. Старик помещик, как показалось Платону, почувствовал, что приключилось с гостем: он даже особо не удивился тому, что гость решил без завтрака срочно вернуться в уездный центр, и спокойно распорядился закладывать вчерашнюю коляску.

Пока ландо плавно плыло под лучами утреннего июньского солнца по широким просторам вятских заполий, – некогда щедрых, а теперь тощих и плохо обрабатываемых, – Платон пытался в потоке бурных мыслей ухватиться хоть за какую-нибудь соломинку и вернуться в то спокойное состояние духа, в котором пребывал еще вчера утром. Но все было тщетно: васильковые глаза княжны Ксении не отпускали его ни на мгновение. Мир перевернулся для него и почти перестал существовать – была только Ксения Сонцова, и он плавал где-то в черной глубине бездонного пространства по орбите под воздействием центростремительной силы влечения к ней и не замечаемый ею. Да, его состояние было огромным, но еще более глубокая и обширная пропасть пролегала между ним и семьей Сонцовых в сословном понимании: она – княжна, дочь титулованного «столбового» дворянина, а он – сын бедного крестьянина, и деньги тут ничего не решали.

Приехав в Казань, Платон первым делом разузнал о родителях Ксении. Ее отец принадлежал к очень древнему княжескому роду. Правда, от некогда обширных владений к началу двадцатого века в распоряжении князя Павла Сонцова, отца Ксении, осталось заложенное-перезаложенное небольшое поместье в Воронежской губернии, да трехэтажный особняк в Москве. Платону нравилось ставить перед собой почти невозможные цели и упорно их добиваться, но сейчас он оказался перед каменной стеной до небес. И эта стена была только малой частью между ним и княжной Сонцовой: надо было еще учитывать различие в возрасте, а самое главное – сможет ли он расположить сердце юной красавицы к себе?

Помучавшись все лето и не найдя никаких способов приблизиться к семье Сонцовых, Платон решил поехать в конце августа снова в Уржум к помещику Таубе и попробовать поговорить с ним тет-а-тет о своих шансах познакомиться с родителями Ксении Павловны. Невозможно описать удивление уржумского помещика, когда, долго не решаясь открыться, все же Платон озвучил цель своего визита. Таубе просто застыл со своей старой раскуренной трубкой и, уставившись на своего гостя, смотрел на него не мигая глазами, пожалуй, минут пять, пока не нашел, что сказать: