– О'кей, распечатывайте.

Девушки на рецепции дружелюбно распечатали для клиента документ в двух экземплярах. Акт был подписан и заверен печатями. Тема разговора казалась исчерпанной, и возникла неловкая пауза, но Иван судорожно искал, а Рита ждала, когда он найдёт предлог продолжить встречу.

– Рита… – промямлил наконец Иван, – я ночую сегодня здесь, в «Рэдиссоне», а утром уезжаю. Завтра у меня день рождения. Тридцать три, представляете? И я хочу вас пригласить… если у вас нет других планов… просить принять моё приглашение… э-э… короче, давайте проведём этот вечер вместе, отпразднуем мой дэ эр! – выпалил он с отчаянной решимостью, вытер ладонью пот со лба и опустил глаза. Иван боялся отказа и подозревал, что он, увы, неизбежен.

«Какой ботан непуганый! – усмехнулась Рита. – Но что-то в нём есть… Симпатичный вообще-то… Штангенциркуль!»

– Вам и в самом деле завтра тридцать три? Или это трюк для знакомства с девушками?

Иван поспешно полез в портмоне и предъявил ПКГ – персональную карту гражданина, введённую властями лет двадцать назад вместо архаичных внутренних паспортов.

– Вот…

Рита иронично глянула на кусочек пластика, взяла в руки, подняла глаза и скорчила свирепую полицейскую гримасу, как бы сличая фото с владельцем документа, затем улыбнулась:

– Вроде ваша. И день рождения действительно завтра – девятнадцатого марта. Ну, уговорили! Какие предложения по программе разгула?

Иван судорожно сглотнул ком, застрявший в горле:

– Рита, а давайте пойдём туда, где вам нравится. Заодно вы мне немного покажете Питер, а то я всё галопом по Европам тут. Кроме Эрмитажа и Медного всадника, толком ничего и не видел…

– Ну-у… Тогда предлагаю прогуляться по Невскому и Мойке до Миллионной, там, недалеко от Дворцовой, ещё остался уютный ресторанчик итальянской пиццы. Я иногда в нём бываю – замечательное обслуживание и место приятное.

– Предложение принимается единогласно! Вперёд?

Невский, как всегда, был очарователен в свете вечерней рекламы, шелесте и мельтешении легковых машин, что создавало особую музыку, так знакомую жителям больших городов. Эффектно подсвеченные зеленоватые клодтовские кони яростно рвали поводья из рук обнажённых атлетов и всё никак не могли вырваться на волю. По Фонтанке сновали плоские, как банки сардин, судёнышки, набитые всеядными туристами. По тротуарам текла усреднённая толпа, в гуще которой выделялись гламурные парочки и отдельные особи женского пола в сексапильной минималистической униформе, не оставляющей сомнений в профессии их носительниц. На половине витрин бутиков вдоль Невского красовались однотипные извещения: «Сдаю в аренду», «Продаётся», «Распродажа перед ликвидацией!» – словно сыпь на теле города, свидетельствующая о глубоком нездоровье его экономики. В районе Дома Книги, в ста метрах над городом, медленно покачивался на ветру серебристый дирижабль полицейского видеонаблюдения, рельефно политый апельсиновым соком заката.

Пока ожидали заказ в ресторане, Рита попросила Ивана немного рассказать о себе, семье, работе.

– Ладно, – сказал Иван, – если о себе, то пожалуйста. Вкратце, минут на сорок. Родился в Сергиевом Посаде, под Москвой. Хронически холост. Папа, сколько себя помню, работает столяром на мебельной фабрике, мама – экономистом в местном жилкомхозе. Она и сейчас у станка, хотя уже пенсионерка. У меня ещё есть брат старший, Никита. Ему сорок, но семьи нет, он инвалид – ноги не работают. В детстве с пацанами бегал по обледенелым гаражам в догонялки, поскользнулся, упал спиной на железный забор, сломал позвоночник. Такая вот беда. Папа и мама за ним ухаживают, и я, конечно, им помогаю деньгами и продуктами. Никита самопальный художник (так он сам себя называет), пишет маслом и акварелью в основном в стиле наивного реализма. Его хорошо знают в городе и зовут местным Пиросмани. Обычно по выходным, когда приезжаю их проведать, беру Никиту с коляской и этюдником, выходим на пленэр на этюды. Вот, кстати, у меня в айфоне несколько фото его работ.