– Рай нужно заслужить.

– Как?

– Ты знаешь, ты все знаешь сама… Накажи его, и мы снова будем вместе. Здесь замечательно… Пей сок.

Я налила себе еще стакан. Звезды золотым ковром усыпали пол на кухне, а потолок стал небосводом. Господи, как красиво!

– Конечно. – Снисходительно сказала Лара. – Здесь по-другому не бывает.

Кладбище куталось в тишину и прохладу.

– Здравствуй, Лара. – Тимур присел на камень у памятника. Строгий белый мрамор и овальный медальон с фотографией. Лара улыбается, глядя прямо в глаза. Нужно сказать еще что-то, но вот что? Тимуру представлял, как приедет сюда, как принесет ей лилии, как расскажет про себя, про то, как хотел присутствовать на похоронах, хотел попрощаться, а ему не разрешили, про то, как скучал, и еще много про что. В его мечтах Лара слышала и отпускала его, но это в мечтах, наяву же чуда не происходило.

Воздух звенел комарами, земля дышала жирной летней испариной, а на памятниках проступали капельки росы, казалось, будто гранитные глыбы потеют. Салаватов не захватил вазы, и теперь мучился, не зная, как лучше пристроить букет: воткнуть в землю или положить у подножия памятника. Оба варианта казались одинаково неприятными, но лилии противно воняли и цеплялись лепестками за рубашку. Лилии – цветы мертвых, непонятно, отчего Лара их так любила.

– Как ты там?

Она не отвечала.

– Помнишь, ты предложила смерть? Сказала, что мы умрем в один день, в одну минуту и будем вместе навеки вечные? Почему же ты там, а я здесь? Это несправедливо, Лара.

Лилии пришлось-таки положить на землю, но на руках остался их запах и желтая пыльца. Салаватов вытер ладони о джинсы.

– Все это несправедливо, Лара! Ты не имела права уходить вот так, не попрощавшись. Ты не имела права бросать меня! Проклятье!

– За что они со мною так? И сейчас… Представляешь, кто-то выдает себя за тебя, ты не знаешь, кто это? Впрочем, ты ведь не скажешь. Ты мне никогда ни о чем не рассказывала, ты собирала тайны, словно золотые монетки, просто потому, что тебе это нравилось. Иллюзия власти…

О, Лара была мастерицей иллюзий, Тимур сел на траву, теперь выходило, что она смотрит сверху. Смотрит и смеется, почти как раньше, вот только смех у нее не живой, застывший на камне. Зато думалось легко, точно помогал кто. Лара? Вряд ли, в возвращение мертвых Салаватов не верил. Ну, почти не верил.

Кто ненавидит его настолько, чтобы придумать безумный план по воскрешению Лары? Кто уверен, что в ее смерти виноват именно он, Салаватов Тимур? Кто был главным свидетелем обвинения?

Доминика.

Ника-Ника-Доминика. Серый мышонок.

До чего же все просто. Элементарно. Солнечный лучик скользнул по фотографии, и Салаватову показалось, будто Лара подмигнула.

– Какой она стала? Молчишь. Она ведь приходит сюда? Вижу, что приходит. Недавно была, вон, розы стоят. А я тебе лилии принес. Белые, как ты любишь.

Мой дневничок.

Пробовала новую дурь. Странно она на меня действует, голова становится похожей на барабан, зато потом такой подъем! И трахаться хочется. Кто там из психологов чего про сублимацию говорил? Не помогает! Или это просто дурь неправильная?

Кажется, Салаватов стал что-то такое замечать. Смотрит косо да выспрашивает, где была, чем занималась. Можно подумать, я обязана перед ним отчитываться. Счаз, все брошу. Алик говорит, что таблетки покруче будут, но, честно говоря, страшновато. Курево – это ерунда, в любую минуту брошу и не замечу, с силой воли у меня все в порядке, а травить себя колесами как-то не с руки.

Ника, кажется, в Тимура влюбилась. Вот дура-то, он же серый, скучный и правильный до невозможности, хотя чего от нее ждать-то, сама такая. Жаба, которая никак в принцессу не превратиться. Смешно смотреть, как она за ним по пятам ходит и в глаза заглядывает, а Салаватов, дубина стоеросовая, не замечает ничего. Для него Ника – ребенок. У этого ребенка бюст скоро попу перевесит.