– Понятно! – послушно ответила Софья, продолжая еле слышно всхлипывать.

– Смотри! – Михаил показал ей на стены, и она увидела на них развешанные белые листы бумаги.

– А теперь сюда! – показал он на стол, где стояли все ее краски.

– А теперь включай музыку, а я подыграю на скрипке, – произнес Миша.

И он стал играть «Шторм» Антонио Вивальди.

Какое-то время Софья стояла и молча слушала.

– Танцуй, маляка! – подмигнув ей, сказал Михаил, – летай подобно бабочке, дари миру свой свет и свою любовь!

Повинуясь его магнетическому голосу и ритмичным звукам музыки, Софья закружилась – сначала медленно, потом быстрее, еле слышно подпевая. Затем, взяв кисти, она стала поочередно опускать их в краски и яркими мазками раскрашивать стены студии.

– Умница! – услышала Софья и, оглянувшись посмотреть на любимого мужа, увидела только его скрипку со смычком, которые он оставил лежать на столе…

Она проснулась на полу в студийной комнате. Тихо играла одна из Мишиных записей. Софья смотрела на расписанные ею стены студии. Здесь были и птицы, летящие вдаль, и бабочки с громадными крыльями, и дерево, которое молния разрубила надвое, и закат солнца над морем, и просто разлитые волнами краски.

Посмотрев на всё вокруг, Софья поняла, что живет, и это прекрасно и удивительно! Человек, которого она очень любила, навсегда остался в ее душе и сердце и снова подарил ей ощущение счастья. Это был первый день ее новой жизни, когда Софья снова смогла творить и поняла, что дальше будет только сильнее стараться помогать людям вновь обретать потерянное состояние счастья, учить их снова доверять миру и людям, творить, любить и быть любимыми.

Мишина студия звукозаписи вдохновляла Софью снова и снова, так как она видела всё больше положительных результатов своей авторской методики, по которой занималась со своими маленькими пациентами. Вначале Соня заходила в комнату вместе с ребенком и просто включала музыку. Акустическая система в студии была просто потрясающей, а классическая музыка в рок-аранжировке задействовала в мозге тета-волны, иными словами, его творческие частоты, способствующие выработке эндорфинов, которые выступали естественными блокаторами депрессии. Если, приходя к Софье на консультации, просьбу нарисовать рисунок дети воспринимали как необходимость, и, как правило, их рисунки не пестрели яркими красками, а, наоборот, были в мрачных тонах, то в студии дети сами проявляли инициативу и спешили сами взять в руки кисти. Очень часто в процессе творчества они бросали кисточки и полностью окунали свои руки в краску – настолько, насколько это было возможным, а потом создавали ими удивительные образы. Причем одновременно дети танцевали и совсем скоро начинали искренне и радостно смеяться. Это было самое удивительное в терапии, ведь в жизни нет ничего чудеснее детского смеха. Они были по-настоящему счастливы, и каждый момент их первого за долгое время настоящего смеха, исходившего из души, Софья переживала вместе с ними, и каждый раз это было для нее истинным счастьем, вызывающим слезы умиления.

Взрослые люди не сильно отличались в терапии от детей. Единственным отличием было время. Если детям для полного исцеления и перенастройки на новую позитивную программу жизни требовалось несколько сеансов, то у взрослых позитивный сдвиг несколько затягивался, но всё равно не заставлял себя долго ждать.

Самым прекрасным и удивительным было то, что все дети, которых Софья ласково называла «мои», потом проявляли стремление к искусству. Наблюдая за их дальнейшей жизнью и развитием, она отмечала, что они все без исключения продолжили занятия в музыкальных школах, школах искусства или танцевальных студиях. Стремление к обучению в школе у них также выросло, с уроками они справлялись гораздо быстрее и легче, чем раньше, усвоение материала улучшалось примерно на тридцать-сорок процентов.