Белая, горькая ночь отчужденья, души ушедших – жуки,

Лапы их, длинные ветви ивы – слепки моей руки.

Призраков серых клонирует пуща, – лес неживых стволов

Лодку обступит, чернея, но гуща тины влечет улов.

………………………………………………………………

Ты ли поставил отметку в душу пляской моих сил,

Снова и снова обжитую сушу вязкий заносит ил.

Потом уехала на все лето – оторваться от Москвы, где оставался он, эти часы не забудешь: боль яркой вспышкой пыталась меня вернуть. Чтобы сладить с ней, села писать ему письмо на вокзале. Отправила до востребования на условленную почту.

Осенью одна встреча, потом письмо, где он от меня отказывается. Пришло смятение. Не отчаяние, нет. Кругом всё продолжалось, как раньше – я продолжаться не хотела. Решила выпрыгнуть из окна, с пятого этажа.

Под балконом росла трава, обошла дом, выбрала место.

Купила бутылку вина. Сидела, ждала ночи, отпивала из бутылки. Открыла шкаф, захотела найти желтую кофту. Перебираю вещи то ниже, то выше, а плечом каждый раз слегка задеваю дверцу шкафа. Она издает какие-то звуки.

И тут до меня доходит: дверца скрипит и блеет, как большое стадо овец – тенор перебивается басом, следом вступает сочный баритон. Отошла от шкафа оглушенная: слух сам для себя продолжает концерт баранов.

Села снова ждать в желтой кофте. Напряжение как будто ослабло. Отхлебнула еще.

Наконец всё стихло, заснула улица.

Решила, пора. И в это время в доме раздался звук набата, по лестнице с криком побежали люди. Поняла, что где-то что-то прорвало, где-то кого-то затопило, долбят в батарею. Трагическое намерение сбилось с пути.

Моё самоубийство не состоялось. Думаю, помогла бутылка: пьяное отчаяние бездеятельно. Но главное, овцы отвлекли.

На следующее утро в метро я чувствовала, что меня, прежней, нет, я теперь другая, сама себе странная. Но, после перехода в автобус, возникла насмешка над собой, поняла, что имею право делать всё, что захочется. Например, не ехать на работу, щелкнуть кого-нибудь по носу, лучше не кого-нибудь, а начальника. А могу и поехать на работу, кругом будут знакомые люди, я буду им вроде как улыбаться. Но прежней меня нет.

Вот так овцы спасли меня, и через пару месяцев я ушла от своих студентов и уехала работать в астрономическую обсерваторию на Тянь-Шане, к незнакомым людям и спасительным баранам. Чтобы кончить анализ случившегося: я открылась, я полюбила, он стал мне самым близким человеком, но тело моё не желало в этом участвовать, оно мне не подчинялось. Тело продолжало воспринимать физическую близость, как наказанье. Ну, что ж, бывает.

Объяснилась? Отнюдь. Перенести событие на бумагу еще сложнее, чем на слова в голове. Но анализировать дальше западло. Я – княжна, брошенная в воду. Я – Кунигунда из Ганы. Я джинтай – последний житель Джамалунгмы..

Он пришел ко мне в гости. Пили чай, он сидел боком, часто поворачиваясь ко мне и улыбаясь. Объяснил, что беды мои вовсе не беды. Вот у него была беда: он влюбился в девочку на три года старше, и однажды на катке, когда он подъехал к ней, она взяла его в охапку и с силой посадила на лед. «Вот беда, так беда», завершил свой рассказ и сделал смешную трагическую гримасу.

В это время я попросила его передать мне сахар. Он вскочил, сделал прыжок и, схватив сахар, поднес его двумя руками.

Ужин окончен. Он вышел на кухню помыть посуду, оставив свое ласковое лицо у меня в глазах. Я отправляюсь на балкон. Передо мной в темном закатном свете на фоне густой зелени больших деревьев высокая, выше третьего этажа, кирпичная стена необыкновенной красоты.

Мне захотелось, чтобы он был рядом, касался меня, и я сказала бы ему то, что он так часто говорил мне: «Смотри, как красиво».