И вот Борис Иванович и Анна Борисовна, вторая жена, помогают мне не забыть, что кроме природы есть еще на свете что-то очень хорошее.

Однажды, ничего наверху не сказав астрономам, в Хиву я уехала, подлинный посмотреть Туркестан. – Вру, конечно. Просто всё надоело, и потянуло вдаль. Но, действительно, оказалась поездка путешествием в век двенадцатый, так увидела.

Шатаясь между крошечными глиняными домами, забрела за глиняный дувал. Мальчик меня встретил. Пригласил к себе. Так я впервые побывала в комнате без крыши, стола и стульев. Пила с ним чай. Никакой еды в доме не было. Они живут не только без крыши и прочего, но и без еды. Зато чувствовала я себя в гостях у мальчика, как дома.

Кроме этого, были у меня и другие путешествия в Средней Азии. Они и стали материальной основой моей книги о Чокане Валиханове.

Вернувшись, обнаружила, что там наверху меня никто не ищет. Но в Алма-Ате всё по-другому.

Семья академика тут меня привечает. Квартира с верандой, большой застекленной, в доме старинном на самом центральном проспекте – чай, не московская клетка – потолок метров пять.

Всем заправляет Анна, супруга. Заправляет? Командует? – Нет. Царит – вот точнее.

Я нажимаю кнопку звонка, за дверью высокий голос:

– Анна Ивановна, не открывайте, это ко мне.

В прихожей полумрак. Анна Борисовна скорбно произносит:

– Если б не ваша телеграмма, я бы подняла Хивинскую милицию. Телефон уже узнала. Уехать, и никаких вестей, мало ли что может случиться!

Царица, как всегда, элегантна в той, высшей степени, когда одежду не замечаешь.

Скромное платье надето на жесткий корсет – так надо. Очень прямая спина и осанка царицы пронзительным взглядам расставленных косо, один далеко от другого, глаз небольших сообщают величье. Ну, не величье, но чувствуешь всё-таки «над», несмотря на маленький рост и совсем уж отсутствие тела.

Ее лицо никогда не было самим собой: то выражало величественную скорбь, то непосредственность забияки-ребенка и только, когда она впадала в гнев, оно приобретало естественность и отчетливо говорило: «да, я злая, злая, но я хочу быть злой и буду, имею, в конце концов, право».

Я не знаю, как оправдаться, ведь я послала телеграмму через два дня после отъезда, а всего отсутствовала четыре дня.

– Простите, Анна Борисовна, я не думала, что это принесет вам столько огорчений.

– Не думала. Хм. А кто же за вас должен думать? Вы уезжаете из моего дома, и не дай Бог, я виновата. Слава Богу, что всё обошлось. Анна Ивановна! Можно подавать обед.

Поворачиваясь ко мне:

– Вы, наверно, страшно проголодались.

– Анна Борисовна, извините, пожалуйста, можно я приму ванну?

– Ах, ну пожалуйста. Анна Ивановна, обед через четверть часа.

Непредвиденный слышен звонок. Я дверь открываю, поскольку отойти далеко не успела. Царственным жестом руки Анна-хозяйка мне представляет: «Это Таня, знакомьтесь. Таня школу окончила в этом году, мечтает филологом стать». Потом Тане меня: «Наталья Хивинская – физик московский».

Книгу протянет царице Танюша и тут же уйдет, обещая завтра зайти на подольше. Живет она тут по соседству. После с ней будем друзьями, за жизнь говорить, на прогулки ходить. Девочка Таня, если со мною сравнить, совсем городская, очень хочет ученою стать, хоть и трудно, и деньги нужны, и к мальчикам тянет.

Потом мне призналась, что сильно шокировал вид мой тогда. Думала, физик, Москва: что-то чахлое, смолоду в дух воплотившись, кривое, а тут с красным крестьянским лицом здоровая тетка. Увы.

Но что у царицы?

Через четверть часа я, спросив разрешенья, звоню на Кисловодскую, к нашим астрономам. Сижу у телефона в гостиной, Анна-прислуга на опухших ногах, вперевалку уж супницу грузную тащит.