– На приеме двести двадцатый. Дверь в квартиру открыта. На звонки не реагируют. Входим.

Я подавился карамелькой и замер. Чернов тряхнул головой и посмотрел мутным взором. Семенов прильнул к стеклу с другой стороны. Рация молчала всего минуту, а потом несколько тревожный голос сообщил:

– Центральная, здесь жмурик в ванне плавает. Вызывайте бригаду, тут все в крови.

– Блин, – выругался я, припомнив Быстрову недобрыми словами. – Подежурили. Семенов, собирайся, едем жмура осматривать. Сегодня Милованов дежурит?

– Милованов, – кивнул проснувшийся Чернов. – Что там, Кирилл?

– Убийство, похоже, – отмахнулся я. – А из следаков кто?

– Земельцева. Она в кабинете начальника устроилась. Сейчас я ей позвоню.

– Еще лучше, – скривился я. – Ладно, мы во дворе, если что. Пойду скажу, чтобы нам нашу «антилопу-гну» подали.

Ехали мы в полном молчании, едва втиснувшись в служебную «Волгу». Хмурая, сонная Земельцева, сидевшая рядом с водителем, отрешенно смотрела в окно. Жора Милованов, придавленный тяжестью своего чемоданчика, сердито сопел. Семенов, прижатый к дверце, душераздирающе зевал. У самого дома, прежде чем выйти из машины, Земельцева повернулась к нам:

– Быстрову ко мне на допрос с утра, – неприязненно произнесла она.

Я хмуро кивнул. Бедной Юлии достанется… Вместо помощи следствию попадет под раздачу, даже былых заслуг не вспомнят… Надо будет не забыть посоветовать не лезть в это дело… если, конечно, послушает…

Обшарпанная трехэтажка встретила нас мрачным зевом подъезда. В подъезде было тихо, и только где-то наверху негромко разговаривали люди да шаркали подошвы по сырому бетону. Чем выше мы поднимались, тем сильнее становилась непонятная вонь: не то от грязи, не то от гнили – запах подъездной жизни, которую приходилось вдыхать всем обитателям этого дома. Так пахло безразличие, скаредность и плохо скрываемая нищета. В подъезде, не запирающемся на замок, наверняка ночевали бомжи. Тусклые лампочки не слишком усердно развеивали сумрак, а летавшая вокруг них мошкара отбрасывала на стены эпилептически пляшущие тени. Звуки наших шагов гулко отдавались под самым потолком, словно падающие в темную воду камни.

На лестничной клетке бдили патрульные. Увидев нас, они обрадованно перевели дух и с неестественной расторопностью распахнули простенькую деревянную дверь квартиры. Они явно желали спихнуть находку в чужие руки, за что их даже не осуждали. Я бы тоже хотел.

Покойник плавал в наполненной до краев ванне. Глядя на него, Земельцева побледнела и качнулась. Семенов, рванувшийся поглядеть на покойника, едва не сбил ее с ног. Труп, лежа на боку, колыхался в воде черной медузой. Сходство усиливала широкая майка и вздувшиеся пузырями темные спортивные штаны. Старый кафель, местами побитый и заляпанный потеками мыла, был забрызган подсохшими капельками крови. Вокруг лысой головы клубилась багровая туча. Широко вытаращенные глаза страшно смотрели сквозь бурую пленку воды.

– Ну, приступим, помолясь, – выдохнул Милованов и зачем-то перекрестился. Земельцеву он отодвинул в сторону как неодушевленный предмет, та, хватая ртом воздух, ничуть не противилась и все сползала по стеночке, пока бдительный Семенов не приволок ей табуретку из кухни.

– Семенов! – рявкнул я. – Нельзя же ничего трогать!

– Виноват, товарищ капитан, – казенно извинился Семенов и покраснел как девушка.

– Да, ребятки, вы там сильно не топчите, гляньте поверху, – попросил Жора. – А я пока покойничка оприходую.

– Жор, ты хотя бы сейчас сказать можешь, давно он тут лежит или свеженький? – спросил я.

– Ну, часа три он плавает, хотя фиг его знает, – отозвался Жора, сунув руку в воду и нашаривая цепочку с пробкой, – если судить по трупным пятнам… Вон розовенькие какие. Экхимозы еще не наблюдаются. Хотя… водичка теплая, может, и меньше трех часов.