– Папа, отчего умерла мама?

– Людочка?

– Папа… – Я встала со старой табуретки, на которой сидела перед папой. – Маму звали Оля.

– Да-да, я знаю. Я просто так говорю. Я часто говорю просто так. Мне слово нравится, и я его говорю. Слово красивое – «Людочка». – Папа доверчиво улыбался.

– Ты вопрос мой слышал?

– Не знаю, – чуть помедлив, ответил папа. – Мне не сказали. Не поставили в известность. Просто сказали – все, нету твоей Лю… – Папа осекся.

– Ясно. И что дальше было? Как я оказалась в детском доме?

– Так у нас жить-то с Валюшей негде было! Одна комната! – испуганно сказал папа. – И ребенок… гм… больной…

– Ладно. – Я остановила папу и решила больше ничего не спрашивать.

Всё равно он ничего не знает. Если что и знал, то забыл. Только расстраиваться, что у меня, оказывается, слабоумный папа. И что я ничего не могу узнать о своей маме.

– Иди. Одевайся и уходи, – сказала я как можно тверже.

– Нет уж! – Папа откинулся на моей кровати и вытянул ноги. Носки у него были грязные и рваные.

– У тебя в сумке другие носки есть? – спросила я, хоть мне и не хотелось с ним больше ни о чем разговаривать. – Переодень.

– Есть! – гордо ответил папа. – Мне Валюша сменного белья дала на неделю!

– Так значит, все-таки не выгнала? – вздохнула я. – Зачем врать было? Ужас какой-то. Носки поменяй и уходи.

– Нет-нет! Даже не рассчитывай! – слабо улыбнулся папа и потер грудь. – Хоть бы знать, сколько мне осталось… Завтра пойдем к нотариусу. А сейчас я буду здесь спать!

– Мне полицию вызывать? – спросила я.

Лена отложила телефон, поудобнее устроилась на подушке, подложив под голову еще толстую вязаную кофту, и молча слушала нашу перепалку. Сейчас она вмешалась:

– Дядя, правда, давай вали отсюда!

Папа помотал головой и еще положил себе на голову мое полотенце.

– Меня нет! А меня здесь нет!

– Господи… Да что творится…

Я не знала, плакать мне или смеяться… Я ведь не стану такой дурочкой, как мой папа?

– Офигеть! – прокомментировала Лена происходящее.

– Бэфигеть! – быстро сказал папа, выглянув из-под полотенца, и сам стал смеяться, мелко-мелко трясясь всем телом и суча ногами. От носков его при этом распространялся весьма тяжелый дух.

Я подошла к окну и открыла его настежь.

– Ужас, – повторила я.

Папа, увидев, что я открыла окно, быстро залез под мое одеяло прямо в одежде и своих ужасающих носках.

– Я полицию вызываю, – предупредила я.

– Вызывай, дочка! У меня в паспорте написано, что у меня есть такая дочка – Леночка. Вызывай. Если совсем папу не любишь…

Тогда я подошла к кровати, отодвинула ее от стены вместе с папой – это было не очень трудно, папа небольшого росточка, с брюшком, но при этом довольно щуплый. И мозгов нет – голова ничего не весит, килограмма два, не больше.

– Ой, – сказал папа. – Я поехал куда-то… Куда ты меня везешь, моя добрая девочка?

– На помойку, – ответила я. Зашла с другой стороны, ближе к стене, резко подняла кровать и перевернула папу на пол. – Убирайся вон отсюда.

– Ладно, – сказал папа, поднимаясь с пола сначала на карачки, потом выпрямляясь и отряхиваясь, как будто весь в чем-то испачкался, а не сам натряс мне грязи со своих штанов в постель. – Я внизу посижу. Я уже Борису рассказал свою жизнь, он мне разрешил в случае чего у него переночевать. В каптерке. Два стула сдвину и посплю. Мне не привыкать. Я на вокзале спал.

– Врешь, – ответила я. – Только не пойму зачем.

– А завтра пойдем к нотариусу, – закончил как ни в чем не бывало фразу папа.

– Нет, – ответила я, но, видимо, нетвердо, потому что папа, уже подхвативший свою сумку и куртку, вдруг отдал мне честь и шутливо поклонился Лене.