Значит, коннотативные компоненты в семантике танатологических знаков оказываются важнее первичной архисемы, которую можно отводить на второй план, лишь подразумевать и ставить на ее место новые генеральные семы метафорического характера.

Тот факт, что содержание танатологических элементов, тем более с концептологической точки зрения, оказывается конгломератом различных сем индивидуально-психологического и коллективно-ментального происхождения, с одной стороны, осложняет исследование, заставляя обращаться к дополнительным источникам (документам эпохи, произведениям современников, биографическим данным), а с другой – упрощает его, позволяя использовать данные смежных гуманитарных дисциплин, весь корпус накопленного танатологического знания.

В этом смысле продуктивно применение смысловых моделей из исторической антропологии (или исторической психологии), например из книги Ф. Арьеса «Человек перед лицом смерти», в которой автор опирается преимущественно на литературные источники. Огромное историко-психологическое пространство от Средних веков до современности он упорядочивает «благодаря простым вариациям четырех психологических элементов: самосознание (1), защита общества от дикой природы (2), вера в продолжение существования после смерти (3) и вера в существование зла (4)» [Арьес 1992: 496].

В дальнейшем ученый намечает пять главных этапов в изменении установок по отношению к смерти. Первый этап, который представляет собой не этап эволюции, а скорее состояние, остающееся стабильным в широких слоях населения, начиная с архаических времен и до наших дней, он обозначается выражением «все умрем». Это состояние «прирученной смерти». Данным термином Ф. Арьес подчеркивает, что люди, раннего Средневековья например, относились к смерти как к обыденному явлению, которое не внушало им особых страхов. Человек органично включен в природу, и между мертвыми и живыми существует гармония. Поэтому «прирученную смерть» принимали в качестве естественной неизбежности [Гуревич А. 1992: 12]. Ф. Арьес видит примеры подобного отношения к смерти в «Песне о Роланде», у крестьян или солдат в произведениях Л. Толстого. Хорошо об этом написал И. Тургенев: «Удивительно умирает русский мужик! Состоянье его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто» [Тургенев 1960, IV: 216]

Второй этап, который Ф. Арьес называет «смерть своя», утверждается интеллектуальной элитой в период между XI и XIII вв. на основе идеи Страшного суда. Этот этап является результатом трансформации человеческой судьбы в сторону ее индивидуализации. Собственная идентичность возобладает над подчинением коллективной судьбе. В своей смерти человек индивидуализируется: после кончины он подвергается индивидуальному суду [Арьес 1992: 478–479]. Историк подчеркивает, что именно с этой модели начинается «переворачивание» смерти: усиливается страх перед ней, ведутся поиски облегчения посмертной судьбы человека (повышается значение заупокойной службы, католическая церковь разрабатывает представление о чистилище), возникает проблема сохранения собственного «я» (появляется институт завещания). Данная концепция нашла отражение, например, в «Божественной комедии» Данте, у персонажей дворянского или купеческого круга в произведениях Л. Толстого (Андрей Болконский в «Войне и мире», Василий Андреич в «Хозяине и работнике»).

Третий этап эволюции восприятия смерти (эпоха Просвещения) – «смерть далекая и близкая». Он характеризуется, по Ф. Арьесу, крахом механизмов защиты от природы. И к сексу, и к смерти возвращается их дикая, неукрощенная, не смиренная ритуалами сущность. На первый план выходят ранее далекие танатологические аспекты (возможное сочетание с эротикой, например слух об эрекции у повешенных); одновременно происходит удаление из повседневности понятных и близких сторон смерти (сокрытие тела в саване, в катафалке). Символом данной концепции для ученого становится творчество маркиза де Сада. Показательно, что этой же эпохе посвящен и роман П. Зюскинда «Парфюмер», где также наблюдается сочетание танатологических и эротических мотивов.