– Давно работаете в газете? – громко спросил я у Робина.

Мне надоело слушать, как эти двое перешептываются с такими лицами, будто обсуждают самую увлекательную тему в мире.

– Три года, – ответил Робин, явно недовольный тем, что я прервал его секретную беседу с Молли. – Но меня недолюбливают, так что по службе я не очень-то продвинулся. В газете принято со всеми дружить, ходить в паб, на собачьи бега, а я в компанию не вписываюсь. Ну да сегодня у меня есть шанс сделать хороший материал про то, как живется злодею-барону!

– Что он такого натворил? – поинтересовалась Молли, не отводя глаз от Робина.

– Предал родину, – пафосно ответил Робин.

Особняк, перед которым мы остановились, показался мне очаровательным. За элегантной оградой – новенькое здание, построенное лет тридцать назад, не больше, вокруг него – опрятный сад. Ужасно, что девушка в белой шляпке больше сюда не вернется. Солнце сияло так тепло и приветливо – замечательный день, чтобы быть живым.

Я позвонил в колокольчик у ворот, продолжая разглядывать дом. Мне представлялось, что в жилище, юная хозяйка которого трагически погибла всего часов пять назад, будет куда более шумно: полиция, экипажи родичей, приехавших выразить соболезнования, карета врача для убитой горем семьи. Но вокруг царила тишина. Может быть, хозяева в отъезде?

Тут дверь открылась, и на порог вышел молодой слуга. Ливрея на нем была пышная, а вот с чертами лица не повезло: большие уши, широко расставленные глаза. Некрасивый, как тролль. Слуга обвел нас ничего не выражающим взглядом, сделал шаг обратно в дом и закрыл дверь. Я задохнулся от возмущения. Какая наглость! Видимо, хозяев и правда нет дома, раз слуги так распустились.

Я снова позвонил в колокольчик. Слуга снова выглянул. Нас разделяли ярдов тридцать ухоженного сада, но я надеялся, он разглядит, что я одет как джентльмен. Слуга заколебался, но все же пошел к воротам. Ну неужели!

– Добрый день, – начал я и осекся: нет, в этом доме он вовсе не добрый. – Барон дома?

– Дома, – с подозрением ответил слуга, остановившись посреди дорожки. – Но никого не примет.

– Он уже знает, что случилось? – осторожно спросил я.

Как не хочется быть тем, кто принесет трагическую весть!

– Знает. Констебль приходил пару часов назад, – сухо ответил слуга. – Прошу вас прийти в другой раз – барон скорбит.

И тут я понял, что привлекло мое внимание в его речи: он говорил без местного акцента. Знакомое, приятное слуху произношение.

– Вы англичанин? – с надеждой спросил я.

– Да. А вам что?

Невоспитанный, зато земляк!

– Послушайте, я ведь тоже англичанин. Умоляю, впустите нас.

Слуга заколебался.

– Раньше я вас не видел. Вряд ли вы из друзей барона.

Да что за подозрительность! Распоряжается, как у себя дома, а ведь должен просто пригласить меня зайти!

– Думаю, вам нужно впустить меня.

– А я думаю, вы просто любопытный зевака. Уж я-то знаю, как барона в городе не любят! С чего мне верить, что кто-то решил ему помочь?

В обычный день я бы кипел от негодования от его наглой речи, но близость смерти заставила меня проглотить возмущение и сдержанно ответить:

– Вы ошибаетесь. Я пришел с добрыми намерениями.

– А эти двое?

Я покосился на Молли и Робина. Те уже вернулись к своим переговорам вполголоса.

– Мои слуги. – Я втиснулся между ними, чтобы прервать их возмутительно тихую беседу. – Они помогают мне ходить – я слаб здоровьем.

Ноги у меня притворно подкосились, и я пошатнулся, надеясь, что этой парочке достанет ума подхватить меня прежде, чем я упаду. Подхватили! Для убедительности я даже выронил из слабеющей руки цилиндр.

– Мне трудно стоять так долго. – Я всем весом обвис на крепко державших меня под локти руках. – И я не пришел бы, если б не срочная необходимость поговорить с господином бароном.