Я попробовал разрядить обстановку:

– Ну, хотя бы пошли посмотрим, а там решим.

Она не стала дальше ругаться, а лишь мотнула головой. И на том спасибо.

На самом деле я должен был подумать об этом сразу, еще когда увидел церковь на картинке. Краснокирпичная простая колокольня, покрытая небольшой шатровой крышей. Наверное, меня слишком смутило название Старый Плёс, вот и не стал домысливать. Скорее всего, на оторванных страницах книги и содержалась история города, наверняка имевшего в те годы и финское название. Какие-нибудь «саари» – село, или что-то похожее. Здесь, где ни поскреби, везде проступают финские названия, так и не стертые временем и советской властью.

В отличие от православных церквей, у которых колокольня часто возводилась отдельной пристройкой, бережливые до скупости ингерманландцы чаще всего строили их единым зданием, без особых украшательств. Сзади колокольня имела свой проход для звонаря, не всегда запираемый на замок. Что там красть, кроме колоколов, да и те – как будешь на самом виду снимать?

Я еще раз подергал ручки церковной двери – заперто. Но странно заперто, непонятно: висячего замка и отверстия для ключа нет. Самое логичное, что мне пришло в голову, – священник запирал двери изнутри, а потом выходил, например, через заднюю дверь колокольни, куда мы сейчас и шли. Мы обошли церковь, потоптав по пути подзаброшенный цветник. Не специально, просто темнота стояла страшная – ни луны, ни фонарей, ни даже дальней городской засветки. Так и есть: вход в колокольню находился на месте, как я и предполагал, только был закрыт на солидную дверь. Так же было заперто и все остальное в этом городе. Наташа стояла рядом и смотрела на меня с немым укором. Чувствовалось, что она напугана, раздосадована и вообще на грани истерики. Надо было помочь ей, а как – я и сам не знал. Я просто стоял и ничего не делал. Стояла тишина, и лишь где-то далеко, на самой границе слышимого, ухала сова.

– Ну бывает, идея-то нормальная. С исполнением, как обычно, подкачали, – попытался то ли отшутиться, то ли оправдаться я.

А затем неожиданно, даже для самого себя я изо всех сил пнул запертую дверь. Ногу словно ударом тока пронзила резкая боль, раздался хруст – и дверь повисла на одной петле, приоткрывая черный, без малейшего просвета проход. Запахло сыростью и почему-то луком.

Я переступил на больную ногу и пнул дверь еще раз. Много усилий не потребовалось. От удара отломилась ржавая петля – и с громким шумом дверь упала внутрь коридора.

– Пошли?

– Ну не тут же стоять, – отозвалась Наташа. – Искренне надеюсь, что этот город не внесен ЮНЕСКО в список каких-нибудь особо охраняемых.

– За вечные ценности переживаешь?

– За тебя. Вот придет завтра сторож и заставит штраф платить за нанесенный ущерб.

Я попытался улыбнуться.

– Вот придет – и поговорим.

Сказать, что наверху было холодно, это ничего не сказать. Вроде и ветра не было, и высокие стены укрывали нас, но холод стоял собачий. В тесном закутке мы заняли почти всю площадку, усевшись валетом к стенкам друг напротив друга. Я отдал Наташе ветровку, но, судя по всему, это ее не спасало, она разве что зубами от холода не щелкала. Я снял кроссовки и мокрые носки. Холод – это, конечно, плохо. Но провести ночь в промокшей обуви – куда хуже, потом наверняка заболеешь.

На колокольне действительно красть было нечего – она представляла собой чуть закрытую от ветра площадку с дощатым полом. Колокол висел только один – то ли праздничный, то ли воскресный, самый большой из тех, что могли тут находиться, судя по подвесу. Зазвонных, малых колоколов не было вовсе. Тяги для того, чтобы звонить, тоже отсутствовали.