– Да-да, – перебил Арни, – еще говорил о какой-то девочке с «огнеопасной» фамилией. Папа редко рассказывает о блокаде: у него от этих воспоминаний давление подскакивает.

– Девочку с «огнеопасной» фамилией звали Эльза Пожарова – это моя жена и ее мама. – Валерий Сергеевич кивнул в сторону Марины. – Вот что, Арни, нам с твоим отцом друг друга больше терять нельзя. Виктору, то есть папе своему, о нас ни слова! Мы с Мариной сейчас собираемся в Москву. Завтра-послезавтра встретимся у вас. Давайте адрес.

Проводив Арни, Валерий Сергеевич с сияющей от радости Мариной тут же в порту отыскал кассу Аэрофлота.

Заполучив билеты на самолет Ту-104 рейсом Одесса – Москва, они вместе составили телеграмму домой: «Четверг выезжай Москву Красной стрелой сообщи вагон будем встречать целуем Марина Валера».

Наспех поцеловав удивленную жену, отец и дочь потащили ее с вокзала на стоянку такси, не дав вымолвить ни слова.

– Эльза, я, кажется, нашел важного для нас человека. Только ты не волнуйся, не спрашивай. Это сюрприз.

Через двадцать минут они вышли из машины у дома на Фрунзенской набережной и поднялись на второй этаж.

– Еще раз прошу тебя: не волнуйся, – сказал Валерий Сергеевич и нажал кнопку звонка.

Минуту спустя им открыл дверь седой генерал авиации, видно собравшийся уходить. Он опирался на палку. Взаимное удивление длилось недолго.

– Боже мой!.. – простонала женщина, и Валерий Сергеевич почувствовал, как ослабла рука жены, оседавшей в обмороке.

Генерал тотчас вспомнил, что такой особенностью терять сознание от сильного волнения обладал единственный человек на свете, друг далекого блокадного детства – Эльза Пожарова.

– Нина! – громко крикнул он в глубь квартиры. – Эльзе плохо! – и поспешил на помощь гостям.

– Ничего, Виктор, ты же знаешь, это быстро пройдет, – ответил Валерий Сергеевич.

– Валерка?! – Генерал пристально взглянул на говорившего. – Теперь бы мне не грохнуться в обморок!..

Эльза пришла в себя, и, пока она отдыхала, общаясь с женой генерала, знавшей по рассказам мужа о его детской влюбленности в Эльзу Пожарову, мужчины засы́пали друг друга вопросами.

– Где же вы пропадали, черти? Я после войны несколько раз о вас наводил справки в Ленинграде. О Пожаровых Горсправка однозначно отвечала: «Адресат выбыл 15.08.1944 г.». Всё! Куда? Почему? Никаких добавлений! О тебе, Валера, вообще полный мрак: «По указанному Вами адресу – Воронежская, дом 55 – Спичкин Валерий не проживает с 15 мая 1942 г.».

– Виктор, только сейчас можно понять, в каких условиях тогда работала справочная служба. Полный хаос не только в Ленинграде, но и во всей стране. Вместе с домами от бомбежек и обстрелов горели и домовые книги. Что касается меня, прости, я долго ни с кем не хотел встречаться. Рад был, что и меня никто не ищет. На то были причины. Ты помнишь, отец еще зимой сорок первого ушел добровольцем на фронт. Мама умерла в январе сорок второго.

От отца письма с фронта перестали приходить с весны сорок второго. А он, как оказалось, был в плену до самого окончания войны. Домой приехал за неделю до нашего возвращения из Сибири. Соседи говорили, что сутками сидел на Варшавском вокзале, ожидая прибытия нашего эшелона. За три дня до моего приезда его арестовали. Прямо днем, на глазах у соседей. Пытались выяснить, кто еще есть из его родных. А он со слезами на глазах упрашивал оставить его до возвращения сына.

Когда я приехал, соседи посоветовали скрыться подальше от дома. Я подался в Рыбацкое, к тете Дарье. Ты помнишь, мы ездили туда смотреть на воздушные бои наших летчиков с немецкими, а потом собирали пулеметные гильзы. Барака тети Дарьи не было: сгорел. Познакомился с местными ребятами-беспризорниками. Остался у них жить в большой землянке, видимо штабной, потому что стены и потолок были обшиты толстыми досками, с большой железной печью, от которой было тепло даже в сильные морозы. Остался полевой телефон, по которому мы в шутку заказывали в самых дорогих ресторанах что-нибудь поесть, и лампа-коптилка, сделанная из артиллерийского патрона.