Лёшка долго не мог заснуть в предвкушении наступающей охоты, думал о своем, ворочаясь с одного бока на другой.

Позавтракав ранним утром, они сложили в свои солдатские котелки продукты для обеда и сухарики для поощрения собак и разошлись в разные стороны, разделив между собой сектора охоты, – одному справа, другому слева от зимовья.

Свой первый день промысла каждый запомнил на всю свою жизнь. С утра был хороший морозец, под ногами хрустела подмёрзшая подстилка из пышного мха, разнотравья и лишайника. Лёшка поднялся на хребет и направился по многовековой звериной тропе прямо по гребню толстым перестойным кедровником. Под ногами валялось множество шишки-паданки, и он подбирал её и с удовольствием пощёлкивал орешки на ходу. На мелочь он даже не обращал внимания и поднимал только самую «жирную» с крупной чешуйкой, за которой обычно прятался крупный кедровый орех. Смолёвую не брал, чтобы не пачкать пальцы. До девяти часов Флинт носился, как угорелый, но всё без толку, белка, видимо, ещё не спускалась, а учуять её верховым чутьём у него не хватало таланта.

Первую он нашёл, только когда пригрело солнышко и грызун активизировался. Издалека послышался его азартный, звонкий лай. Чем ближе подходил Лёшка, тем агрессивней лаял пёс. Лёша ещё издалека стал рассматривать верхушку кедрины, под которой крутилась собака, но ничего не смог заметить. Подойдя ближе, он увидел зверька с шишкой в зубах, сидящего на нижнем сучке, подергивающего своим пышным хвостиком, торчащим вверх, загнутым на конце дугой, дразнящим собаку. Чтоб не вспугнуть белку, он плавно опустился на колено, прицелился в голову и спустил спусковой крючок. Послышался сухой, но резкий, словно удар плети, щелчок. Белка и шишка разлетелись в разные стороны. Флинт схватил на лету падающую смолевую шишку и тут же открыл пасть, выплюнул её с каким-то отвращением, мотнув головой. В это время Лёшка поднял зверька, сказал псу: «Это тебя охотничий бог покарал, чтоб не жамкал пушнину! Ходи теперь со смолой во рту, как белка!» Потом, спрятав зверька, залез в рюкзак и, достав сухарик, бросил его рыжему.

Вторую и третью пришлось долго искать и даже стрелять по макушкам, но зверьки оказывались на других рядом стоящих деревьях. Четвертую заметил самостоятельно, когда в обед, спустившись в ключ, варил себе чай… Заметив черновинку на макушке кедра, которая сместилась, он понял, что это была белка.

Возвращаясь обратно соседним хребтом, молодым кедровником, он добыл ещё пару штук. Одна из них была ходовая, – бежала, перепрыгивая с одной кедрушки на другую, не останавливаясь, так что Лёшке пришлось потратить несколько патрончиков.

Вечером Сашка принес четыре белки, у Лёшки получилось шесть. За ужином друзья бурно делились первыми впечатлениями. Всю неделю не было снега, он лежал только на северных склонах. Белка была активной, часто спускалась вниз, и рабочим собакам было б легко её искать. Однако Сашкины щенки пока толком не понимали, чего от них требуется, а Лёшкин Флинт лаял, только когда чувствовал, когда белка заскакивала на дерево, но не слышал, когда та уходила, поэтому Лешке приходилось подолгу искать её на соседних кедрах. О соболях с такими помощниками пока даже не приходилось мечтать. С каждым днём мездра зверьков становилась всё чище, и студенты решили не бегать за соболем, чтобы не тратить зря время, а больше налегать на белку.

К исходу первой недели их собаки стали работать намного лучше. Каждый из студентов часто добывал по десятку зверьков. Чтобы пушнина не пачкалась в крови, сделали «кармышины» – специальные сыромятные шнурки с жестяной иглой на одном из концов. На них насаживали белку через глаз, так что к концу дня получалась меховая гирлянда, или, как говорил Лёшка – патронташ, который они вешали через плечо. Вечерами, при свете керосиновой лампы, поймав на транзисторе какую-нибудь музыкальную программу, снимали шкурки, затем мездрили их специальными не очень острыми ножами. После пялили на правилки, чтобы пушнина имела красивый, товарный вид.