– Надо же, к Беате обед сам пожаловал! Люблю таких толстеньких, да с подливочкой! – Барсучиха ткнула Оскара в живот, довольно захекала, когда тот вздыбил иголки. – Шучу, шучу. Дай-ка гляну… Ну, понятно: лапки то-онкие, пузик кру-угленький! А красули жирных не жалуют. Горю твоему помочь несложно, тюфячок. Завтра будешь ладный да сильный, как Полоскун твой, даже лучше.

– А что взамен? – с опаской спросил Оскар.

– Да ерунда, ежоныш: просто отдашь мне лучшие воспоминания.

– Всего-то? – У Оскара иголки опустились от облегчения. Кому они нужны вообще, эти воспоминания, какой от них прок?! – Отлично, я согласен! Что надо делать?

– Делать? – Беата снова захекала. – Делать тебе, ёж, ничего не придётся. Садись вот на лавку.

Кряхтя, она притащила пустую бутыль, водрузила на стол. Потом повернулась к Оскару и легонько хлопнула его по лбу.

Бабушка Гута: тёплые лапы, запах цветов и сухой травы, тягучие, как мёд, песни Ясного леса, горка каши в озере молока.

– Ба, я кашу не хочу-у-у, – канючит Оскар.

– Да разве ж это каша, Каштанчик, это остров в океане, там живёт чудный зверь дикобрат, родня наша дальняя. Ростом он эдак с бобра, а иглы у него во-о-от такие, нашим не чета. Подкрадётся к нему лягуар – дикобрат в него иголкой стрельнёт, да так метко, прямо в нос, – не подступишься. Кушай, милый, кушай, тощих в рай не пускают.

– Ба, а чего это – рай?

– Рай, Каштанчик, – это где тебе всегда хорошо.

«Ясно, – соображает Оскар, скребя ложкой по дну плошки-океана, – рай – это дома у бабушки Уты».

Он зовёт её «бабушка Ута», она и правда на утку похожа: степенная, приземистая, ходит по дому вперевалку. А она зовёт его Каштанчиком. Видал Оскар каштаны: круглые, глянцевые, гладкие, как леденцы, так и хочется в рот засунуть, но мамочка не даёт, ругается. «Это они потом уже гладкие да блестящие, а поначалу – зелёные и колючие, точно как ты». – Гута смеётся, гладит Оскара по мягким ещё иголкам, целует в громко сопящий нос.

У бабушки можно спать сколько хочется, постель застилать не надо, а на полдник всегда брусничный квас и мелкие, с ежиное ухо, пирожки с дикой вишней – так и тают во рту, не заметишь, как миска опустеет. «Кушай, милый, кушай».

А ещё у бабушки целый шкаф с самодельными мукосольками: стоят в ряд цветные фигурки из солёного теста, тут и грозный зверь дикобрат, и круглый речной ёж, и он, Оскар-Каштанчик. А ещё – маленькие такие домики с разноцветными крышами, и у каждого внутри свечка. Если её зажечь – домик оживёт, замерцает в окнах ласковый тёплый свет, и покажется, что там, внутри, так уютно, так хорошо… Рай там, почти как у бабушки Уты.

Гута учит Оскара делать мукосольки: вода, мука, соль, немного масла из зелёной пузатой бутылки. Вымесить, потом разделить на части, добавить краски: амаранскую зелень, рубин, синеву. Вылепить, высушить на печи. Оскар пыхтит, давит лапами непослушное тесто, весь в муке – и лоб, и нос, и иголки.

– Ба, а ты всегда в Ясном лесу жила?

– Всегда, милый.

– Одна?

– Ну почему одна, с дедушкой твоим.

– Каким дедушкой?

– С Эриком, мужем моим, – смеётся.

– Это когда было?

– Давно, до тебя ещё.

– Ба, а где он теперь?

Бабушка вздыхает, вытирает полотенцем перепачканную Оскарову мордочку.

– Зимы, Каштанчик, раньше были суровые, не то что сейчас. Все ежи на зиму в спячку впадали. В перину зароешься – и сопишь до тепла. Только обязательно надо осенью жирок нагулять. А дедушка твой непоседа был, прямо как ты. И худой, как уж. Так однажды весной и не проснулся.

– Как, совсем никогда?

– Никогда, Каштанчик.

– А где ж он теперь?

– На Поляне непроснувшихся ежей. Тут, недалеко.