(печально)

Дорогая, чёрт.

Боголюбов

(подначивая)

Дорогая квартира?

Фахри

Да. Район новый, зато вид из окон – Рая говорит – библейский. Сто долларов за метр.

Боголюбов

Сколько-сколько?

Фахри

(возмущённо)

– Ага! Сто долларов!

Боголюбов

(палец к губам)

Ш-ш!

Фахри

(тихо)

Даже сто двадцать где-то. Если из наших фунтов. Дорого

(вздыхает),

но кредит. У вас кредит, деньги на дом дают?

Максим качает головой, усмехается.

Боголюбов

(тихо)

«Сто долларов – метр». Кредит им дают. Кровавый тиран и деспот, этот ваш Ассад, точно! Мама ж дорогая…

Руки Алексевны. Она большими портновскими ножницами вырезает из газеты статью про Алеппо, бережно кладёт в старую папку «Дело N». Отец гремит посудой в комоде.

Алексевна

Ты там, вояка, ещё поищи.

Максимыч

(продолжая поиски)

Чего говоришь?

Алексевна

Ещё там поищи. Больше ничего там нет, кроме железки этой?

Максимыч недоуменно смотрит на жену, ищет в ящике.

Алексевна

(оборачивается)

Ничего, а? Надбавки-то нет к пенсии? Или там льгот каких, на воду, на свет? Иль ордера на квартиру ветерану нашему героическому? Нету? Так может и не дали?

Максимыч в сердцах сплёвывает, бросает медаль в ящик.

Максимыч

Мы, знаешь, не за медали-награды… Мы, как теперь молодые, не прятались, не косили. Родина приказала – и по…

Умолкает, что-то вспомнив. На лице появляется довольная улыбка. Задвигает ящик, из глубин нижнего отделения комода достаёт «заначку» – початую бутылку водки.

Наливает себе, поднимает стопку левой, оборачивается к красному углу, крестится, тостует фотографии Максима.

Максимыч

Ну, будь здоров, Максимка Николаич.

Выпивает, шумно вдыхает, морщится.

Поставив стопку, шагает к жене, обнимает её за плечи.

Максимыч

(тихо, примирительно)

– Закусить-то дай, мать. Вернётся наш Максимка, обязательно вернётся.

Алексеевна, не поднимая головы от газет, кладёт свою ладонь на руку мужа, всхлипывает.

Перед ней – лист бумаги из тетрадки в клеточку, ручка.

Текст корявыми буквами «Здравствуй сыночек наш».

Максимыч

Ну, ну будет тебе, мать. Доля твоя такая – ждать, да плакать. Но и понимать надо – он же ж там не один, там армия российская, с отцами-командирами!

Темно, горят фонари. Вокруг фонарей вьются бабочки.

Из палатки (блочной конструкции?) выходит полковник Раздрогин. В руках – большая кружка.

Раздрогин

Ильшат, чайник ткни. Кофе холодный уже.

Раздрогин всматривается в светлеющее на востоке небо, отхлёбывает из кружки, морщится.

Голос Бакшеева

Может, хватит кофе, Сергей Владимирович? Мотор посадите. Сутки не спали.

Раздрогин оборачивается. В дверях стоит молодой офицер, капитан Ильшат Бакшеев. В его руке – тоже кружка.

Раздрогин

Вот, тоже мне, мать родна. На пенсии отосплюсь.

Всматривается в кружку, – в кофе трепещет крыльями бабочка. Раздрогин аккуратно выплёскивает остатки кофе на землю.

Раздрогин

У меня, когда совсем мелкий был, школа была далеко от дома. Да ещё через две дороги. Батька – царство небесное ему – всё по командировкам, вот как мы сейчас – всё камрадам по Голодрандиям помогал. И здесь бывал.

(задумывается)

И провожал меня, мелкого, до школы частенько прапор: это батька мой ему наказал меня провожать и встречать по возможности. Такой, знаешь, ненастоящий прапор, не латунный погон, а повеса и разгильдяй такой, что по дальним гарнизонам ещё поискать. Вобщем, случайный в армии человек. С утра «тройным» сбрызнется, чтоб не разило от него, до синевы выбрит, и в дверь нашу «дзынь» – провожатый прибыл.

Подходит, присаживается на крыльцо (скамеечку, ящик) у входа.

Бакшеев с интересом вглядывается в лицо Раздрогина, ожидая продолжения рассказа.