Валера, сын родился в сорок первом − наш первенец, восторг я не таил, но тут война все планы оборвала…
Как сон кошмарный всё смешалось сразу: о Родине заботы, о своих… Разлились краски, в них беда и горе измазали Надежду чёрным цветом. Он с красным цветом – цветом нашей крови, сливался и с солёно-горьким вкусом, со вкусом слёз напиток тот – коктейль. Четыре года смерти ненасытной, гулявшей по России и в Европе, пока не нахлебались тех страданий, беды со жмыхом, горя с лебедой, пока войну, как бешеную псину, не придавили в логове её.
Сознание война перевернула, взяла нас в плен, согласья не спросив. Впиталась в поры, думы, души, судьбы, калеча и увеча миллионы, она вычёркивала прочь из нашей жизни родных и близких, сделав мир пустынным, как выжженную, знойную Сахару.
После войны, войной мы долго жили, в воспоминаньях сердце бередя, и возвращаясь к прошлым дням жестоким.
И снились сны, в них люди воскресали, убитые друзья и сослуживцы, в них с немцем бьюсь по-прежнему в бою… Те сны я вижу, словно наяву. Вот и сегодня друг-однополчанин приснился: тихо постучался он в дверь мою, весь пеплом запылённый, с войны вернулся запоздало так. Дверь распахнул – стоит с пустой котомкой, молчит, в глазах его стоит немой вопрос…
− Василий, ты живой? Тебя же в мае шальная пуля прямо у Рейхстага сразила в грудь… Погиб и Павлов, Муковоз и Пушкин. Ах, как же горевали мы тогда…
Прошел ты всю войну, браток, и очень горько «под занавес» от пули умирать…
На жизнь тогда мы право заслужили, судьба с тобой жёстко обошлась. Конец войне, загадывали планы, хотелось петь, к Победе был лишь шаг, но смерть слепа, безжалостна, коварна. Мне за тебя две жизни не прожить…
«Участник Курской битвы», − только строчка
Из биографии, что собственной рукой
Написана. И маленькая точка,
А что за нею, крохотной такой?
За ней и кровь, и смерть, потеря близких −
Не позабыть бы в суете теперь,
Скорбят, взметнувшись в небо, обелиски,
Им не учесть бесчисленных потерь…
Фашистский монстр возник, как из могилы,
Обрушился на нас в стальной броне,
Мы отступали, собирая силы,
Чтоб победить и выстоять в войне.
Ворота в Освенцим
И где там место было человеку
Среди огня, железа, скоростей? −
Не снилось ни шумерам и не грекам
Таких масштабов и таких страстей!
И здесь Суворов не сплошал, не сдрейфил,
В едином механизме он сполна,
Как молотом, бил по фашистской трефе,
И пятилась проклятая война…
Ещё шажок вперёд, когда Освенцим
Освободили, пленным волю дав,
Был поражён тем, что творили немцы…
Такого не забудешь никогда.
Нет слов, чтоб описать весь этот ужас,
Фашизма зверский щерился оскал,
Но зверя Гитлер был гораздо хуже,
Ведь зверь себе подобных не пытал…
В войне чего мы только не видали,
Весь этот адский на земле котёл…
И в том аду вдруг встреча, что не ждали, −
Танкист наш ротный брата вдруг нашёл*5.
Освенцим, как кусок свинца под сердцем,
Безвинных душ мильоны загубил.
Как символ смерти, высится Освенцим,
Пылает из разверзнутых глубин.
Там дети плачут в полосатых робах,
Там очередь из женщин, стариков,
И спрута-крематория утроба,
И свастика, как символ тех оков…
Дети концлагеря
Освенцим, как кусок свинца под сердцем,
Безвинных душ мильоны загубил.
Как символ смерти, высится Освенцим,
Пылает из разверзнутых глубин.
Там дети плачут в полосатых робах,
Там очередь из женщин, стариков,
И спрута-крематория утроба,
И свастика, как символ тех оков…
В архивах о страданьях не напишут,
О подвиге бы не забыть потом…
Мы шли вперёд на логово фашистов,
Войны глотая гарь горячим ртом.
Теряли братьев каждую секунду, −
За каждый метр их сотни полегло!
Последние бои давались трудно,