– Камеру так и не исправили? – душевно спросил Волков.

Охранник собрал на лбу складки, и уши у него немного покраснели.

– Чего исправили?

– Камеру починили, спрашиваю? Камеру наблюдения, – пояснил Волков, стараясь быть терпеливым и жалеть охранника, у которого жизнь проходит, а он даже не замечает. – Камера у нас не работала, которая на улицу смотрит. Починили?

Охранник распустил складки на лбу и посмотрел на мониторы, подрагивающие черно-белой картинкой перед самым его носом. Три монитора показывали немое кино, а четвертый был темен и пуст.

– Нет, – сообщил охранник Волкову. – Так и не работает.

Волков кивнул и вылез из окошечка.

Если бы камера работала, можно было бы посмотреть, кто из его сотрудников выходил вчера на улицу под вечер, перед самым происшествием. Впрочем, Волков не знал в точности, пишет камера или так, для «форсу» поставлена. Может, она и не помогла бы!..

– Павел Николаевич!

– А?

Теперь уже охранник до пояса высунулся из будочки – половина его была на воле, а половина за стеклом, синяя форменная рубаха задралась, и мятые брюки лоснились.

– Павел Николаевич, а правду говорят, что с восьмого этажа вчера человек выпал?

Волков кивнул.

– А как оно вышло-то?

Волков пожал плечами.

– И не спасли?

Волков отрицательно покачал головой.

Охранник поторчал еще немного, а потом плюхнулся обратно на продавленный дерматиновый стул. Вид у него был задумчивый.

– Павел Николаевич, а что вы все спрашиваете, смотрите? Или вы... подозреваете что-то? – Маша смотрела на него с любопытством. Ее любопытство отражалась во всех зеркалах, которыми был увешан лифт.

– Подозреваю? – переспросил Волков почти натуральным голосом. – Ничего я не подозреваю. А почему вы вчера сидели так поздно, Маша? Или у вас тоже отчет, как у Ускова?

– Я мужа ждала, – быстро сказала Маша и поправила перед одним из зеркал локон. – Он должен был за мной заехать.

– Заехал?

– Ну да. Конечно.

– Вы... у себя в комнате сидели?

– Конечно. Я не просто так сидела, я работала!

– Да верю я, верю, Маша! Конечно, вы работали!

Лифт дрогнул, останавливаясь, и Волков спросил напоследок:

– И вы никуда не отлучались, и к вам никто не заходил?

Маша пожала плечами. Вид у нее был растерянный.

– Нет, ну, я выходила, конечно! Но... Нет, но какое это имеет значение?! Конечно, ко мне кто-то заходил, днем девочки забегали. Мы чай пошли пить, потом еще Ира Тимофеева заглянула, потом...

– Вечером, – перебил Волков мягко, – когда все это случилось! Вы же допоздна сидели, Маша. К вам кто-нибудь заходил вечером?

– Да никто ко мне не заходил! – крикнула Маша Данилова, и щеки у нее зарделись. – Я должна была работу закончить и мужа ждала, только он все не ехал! А потом уже Николай Иванович разбился, и я... я ничего не помню. А почему вы спрашиваете?! Он же просто упал! Нам милиция так и сказала – упал и все, тем более, что снег вчера пошел и наледь кругом!..

– Что... кругом? – переспросил Волков, и Маша смешалась.

– Вы не волнуйтесь, – сказал он отеческим тоном. – Я спрашиваю, потому что ключи от его машины куда-то делись. Мне их нужно найти. Его сын хотел машину забрать, вы понимаете...

– Понимаю. Конечно, понимаю.

– Ну, может, Коля их вчера где-то обронил. Может, у вас, если к вам заходил.

– Никто ко мне не заходил! Вечером ко мне не заходил ник-то!

– Не кричите, Маша, – попросил Волков. – Вы меня извините. Хотите сигарету? У меня хорошие, настоящие американские.

– Я не курю, Павел Николаевич.

Волков хотел было сказать «Напрасно», но воздержался.

Он так и не понял до конца, удалось ли ему убедить ее в том, что ничего такого он не подозревает.