Маленькое слово, папочка, но одно из самых сильных, – думал он. Возможно, больше, чем слово “великая социальная машина”. Это якорь, который, небрежно брошенный за борт, глубоко и быстро погружается на самое дно. Судно держится на нем, и где же тогда ваши голубые горизонты?

Но разве один горизонт не так же хорош, как другой? И действительно ли они остаются синими, когда вы достигаете их?

Бессознательно он пошевелился, глубоко вытянув ноги в удобном гнездышке своего дивана. Зазвенели пружины. Одновременные крики! Щенки проснулись.

Они кричали, чтобы их выпустили из колыбелей. Это было время утренней резвости. Гиссинг понял, что есть только один способ справиться с почти неиссякаемой энергией детства. То есть не пытаться ее подавлять, а поощрять и вытягивать. Начинать день с порыва, стимулируя все возможные проявления рвения, в то же время самому воспринимать все как можно спокойнее и тише, часто присаживаться, чтобы снять тяжесть с ног, и позволять детям изнурять себя. Это, в конце концов, собственный путь Природы с человеком; это тактика мудрого родителя с детьми. Таким образом, к сумеркам щенки впадут почти в ступор, а у вас, если вы предусмотрительно сохранили свои силы, может быть, еще останется немного сил для чтения и курения.

Игра перед завтраком проходила в обычном режиме. Дети показывали свою принадлежность к виду своей любовью к строгой привычке.

Гиссинг позволял им покричать несколько мгновений, пока, по его мнению, соседи могут это выдержать, и пока он постепенно набирался сил и решимости, стряхивая с себя трусость постели. Затем он входил в детскую. Как только они слышали, что он поднимает шторы, наступала полная тишина. Они спешили натянуть на себя одеяла и лежали напряженно, положив морды на лапы, с блестящими выжидающими глазами. Они слегка дрожали от нетерпения. Он едва мог удержаться от того, чтобы погладить гладкие головки, которые, казалось, всегда блестели от дополнительного блеска после ночи, проведенной на расплющенных подушках. Но в этот момент суровость была частью игры. Он торжественно отпирал и опускал высокие стенки колыбели.

Он вставал посреди комнаты, сделав повелительный жест.

– Теперь тихо, – говорил он. – Тихо, пока я не скажу!

Визгун не мог сдержать слабого взвизга сильных эмоций, который вырвался непреднамеренно. Глаза Групп и Койки сердито повернулись к их несчастному брату. Это был его недостаток: в кризисные моменты он всегда издавал беспорядочные звуки. Но на этот раз Гиссинг со снисходительным прощением сделал вид, что не расслышал.

Он вернулся на балкон и вернулся на диван, где лежал, притворяясь спящим. В детской стояла ужасающая тишина.

По правилам игры они должны были лежать так, в абсолютной тишине, пока он не издаст громкий имитационный храп. Однажды, после особенно утомительной ночи, он слишком долго откладывал храп: он заснул. Он не просыпался в течение часа, а затем обнаружил, что трагическая троица тоже растянулась в удивительном сне. Но их подушки были мокрыми от слез. Он больше никогда не поддавался сну, каким бы сильным ни было искушение.

Он захрапел. Раздались три растянутых удара, топот ног и кувыркающееся протискивание через сетчатую дверь. Затем они оказались на диване и на нем, задыхаясь от восторга. Их горячие языки деловито прошлись по его лицу. Это была великая игра в щекотку. Вспомнив свою теорию сохранения энергии, он лежал пассивно, пока они метались и кружились, зарываясь в простыни, дрожащие бесы абсурдного удовольствия. Все, что было необходимо, – это время от времени ерзать, время от времени щипать их за ребра, чтобы они поверили, что его сердце отдано этому спорту. На самом деле он немного отдыхал, пока они дрались. Никто точно не знал, какова была воображаемая цель жаворонка – должен ли он был попытаться убежать от них, или они от него. Как и все лучшие игры, она не была тщательно продумана.