Почему со мной так сложно? Почему я простые вещи превращаю в непроходимые горы? Зачем я такая упрямая и несносная пружинка? Ведь ты так стараешься объяснить мне всё выпавшее на мою долю счастье – быть актриской диктатора. Почему я никак не понимаю, что должна прыгать от радости? И не должна доставать тирана глупыми претензиями.

Ты – Чёрный Чародей, а я – жалкая стрекоза. Но ты знаешь решение всех наших проблем. Великий и ужасный диктатор этой страны снизойдёт до бедной плясуньи. Ты, так и быть, на мне женишься.

Ой.

Я даже не знаю, что сказать. Нет, знаю.

Пошёл ты…

Это было правильно по сути, но неправильно с точки зрения пространственной ориентации. Уйти пришлось мне. Причем тяжёлую дверь пришлось долго толкать двумя руками, а потом ещё и отскакивать, когда она резко начала закрываться. Ну а потом смысла гордо удаляться с места, где одна моя затаённая мечта вдруг реализовалась в карикатурную катастрофу, уже не было. Я убежала.

Осчастливит он меня. Чёрт с ним.

Поросёнка забыла. Жалко.

Так тошно… Прости меня. Я не хотела такого. Просто вспылила. Я знаю, глупо ждать от тебя романтической белиберды. Я понимаю, ты устал, тебя предал важный союзник, тебя грызут свои же тупые чиновники. Но и ты тоже пойми, я живой человек. Ты зло обошелся со мной, и мне нелегко это пережить. Ты думаешь, что достаточно сказать, что всё это было неправильно, чтобы всё исправить? Но это уже было. Погода часто бывает неустойчивой, и кто знает, какой тайфун принесёт на наши головы завтра? Я не хочу бояться непогоды.

Мне не нужны бумажки, кольца, глупые клятвы и формальности. Мне достаточно знать, что я что-то значу для тебя. Что я не только декоративное и удобное украшение твоей жизни, готовое прибежать по одному твоему слову. Что я важна для тебя. Что я нужна тебе.

Может, мы всё-таки попробуем поговорить спокойно?

Нет? Вообще нет? Что ж, как вам будет угодно, господин диктатор.

Я снова попадаю в капкан тирании. И на этот раз хватка сильнее, безжалостнее, и никаких надежд у меня не остаётся. Мой контракт в театре аннулирован. На моей гримерной висит табличка с чужой фамилией, мои шмотки небрежно закиданы в старые картонные коробки. Барахло мне не нужно, и раздаю всё девчонкам. Большинство коллег в шоке, но громко сказать об этом никто не решается. Вход в телецентр мне запрещён. Мои счета заблокированы. Разбираться надо с управляющими банками, а их приёмные часы – через полгода.

Я не могу увидеть Шута в больнице. Ворон застрял в другом измерении.

Быстро и эффективно моя жизнь превращается в ничто.

Всё разрушено. И выбора нет. Я улетаю.

В самолете меня осеняет. Надо вставить в мой мрачный танец коротенькое дополнение. Там, на шестом такте от финального проигрыша, я протягиваю руки к молчаливым теням впереди. Но мне надо сначала их протянуть – быстро, коротко, отчаянно, а потом заломить и держать так до предпоследнего такта. Сжатые кулаки распрямляются в растопыренные пальцы, а потом руки бессильно падают, и я начинаю умирать. Короче, одноногая собачка теряет последнюю лапку, извивается всем телом и после серии судорог издыхает. Все плачут.

Я показываю «Танец Смерти» на огромном благотворительном марафоне. Старый знакомый, ехидный телеведущий, организует его в память своего погибшего ребенка. Люди говорят много пафосных речей о защите детей, поют грустные песни, читают стихи.

Я успеваю изрядно эмоционально накачаться картинками детей-инвалидов, мёртвых детей, раздавленных колесами детей и всего подобного, что обычно предпочитаю не знать. И когда около полуночи на тёмной сцене остается лишь несколько лучей света, я выплескиваю свою боль в мир.