Жизнь – в трепете веток, чувстве голода и ветра, развевающего волосы, перехватывающего дыхание; в ошибках, в звездах, отраженных в грязных лужах.

Ступени стираются человеческими шагами и все помнят.

Странный, страстный дождь. Холодные капли падают на лицо, будто оставляя ожоги. Такое чувство, будто надо вырваться куда-то, будто голод, душа словно полна до краев какой-то прохладной чудной влагой. Говорят, что нельзя жить без хлеба, воздуха и воды, но разве человек может жить без счастья?

Ожидание встречи, непонятость, лихорадка, жизнь – сладостью, горечью, ожогом на губах, в изменчивости, в измученной вопросами молодости. Я жарко люблю твою боль, и горе, и грязь под ногами. Идешь из читалки, и горячо и ярко блистают в темноте огни университета, а в лужах – звезды.

Жрицы пели в высоких горах, собирали цветы наши девы. Здесь могла зародиться радость. Наша песня о жизни.

– Как у нас весело было! Я помню, как бегала по пригорку в Фестосе. Я еще вернусь в тот дворец. А море у Кносса!.. Дочь моя уезжает на Кефтиу.

– Как, уже? Послушай меня, вы весело живете, я знаю вашу красоту, она такая прихотливая и светлая, – он улыбнулся. – Но вы не ведаете бессмертия, вы слишком легко живете. Только здесь, в Египте, мы знаем… Ты хочешь лишить ее бессмертия? Мы века, тысячу лет думали об этом.

– От того, что вы сохраните мертвое тело, от того, что создадите высокие пирамиды и храмы, вы не найдете цветок бессмертия. В нашем роду не все решают мужчины. Девочка едет на Кефтиу, а я за ней, но позже.

– Когда?

– Не знаю. Что-то меня позовет, быть может, ветер. Я уеду. Ваша песня – о смерти, наша – о жизни. О том, как могла зародиться радость.

– Вы все купаетесь? Уже пора в Кносс.

Играть у берега опасно, тут много тайн. Вдруг выйдет из вод горячий бык? Дыхание его страстно, а взор безбрежен… и ласков.

– А ты все шутишь.

– Скажи, когда ты уезжаешь в Египет?

– Говорят, там очень жарко.

Прохладная пена летит на горячие скалы.

И дотрагиваются волны, словно губы бога молодого, как только входишь в воду.

Тогда ей казалось, счастлив ты – значит, ты бессмертен, умрешь – рассыплешься песком, исчезнет все. Но счастье… Ты улыбаешься, египтянин.

Она снова вспомнила свою юность, то, что было перед ее отплытием в Египет.

И воды теплые, и словно в небо плывешь. Юный воин в иноземной одежде, но с волосами, сплетенными по критской моде, засмотрелся, как она купается. Одна из девушек намочила букет лилий в пене прибоя и обрызгала его, воткнув ему в волосы лилию. Две другие тоже подошли и, пока он удивленно смотрел на цветок, дружно столкнули его в воду со скользкого камня, на котором он стоял.

– Страсть становится легкой, если ее окунуть в воду.

– Чего вы все смеетесь? Я поймал быка, я прыгаю через него лучше ваших воинов!

Самая веселая из них, та, которую подруги звали Игруньей, насмешливо вторила ему:

– Лучше многих мужчин… Да знаешь ли ты, чужестранец, – может быть, бог ее целовал! Даже жрецы говорят о ней странно! Где уж тебе!

Он вылез из воды и растерянно стоял, пытаясь отжать могучими руками набедренную повязку, украшенную драгоценными бляхами. Его мощная фигура в сочетании с недоуменным выражением лица вызвала новый взрыв смеха у девушек. Игрунья, дразнясь, пыталась одернуть свою широкую юбку такими же неловкими движениями, как воин.

– Ты знаешь, что такое счастье, как оно пахнет, какой у него вкус и где оно?.. Почему ты опять улыбаешься, египтянин? Я не буду тебя целовать, пока не скажешь.