И оказался в болотной жиже. Кажется, кроме плеча, ничего не болело, только весь он был перемазан грязью. Ливень внезапно кончился, из-за туч снова выглянула луна. Рядом валялся большой ком земли, оторвавшийся от берега, и сильно пахло гнилью. Да уж. Зато падать было мягко. Можно сказать, спасительный аромат. Недаром его так любит Николай, для него это аромат археологических открытий.

Вот, кстати, и венчик… то есть горлышко от горшка торчит. А вон там еще что-то интересное, возможно, лунница, древнерусское женское украшение. Он попытался разглядеть, что еще есть, но это оказалось бесполезно – слишком грязно и плохо видно. Наверное, здесь когда-то было селище, вроде тех, что Коля уже раскопал неподалеку. Пусть сам и разбирается. Глеб положил комок земли с торчащими из него находками в карман испачканной куртки.

Вечером он отдал находки Николаю и перед сном решил перечитать часть романа, которую успел сфотографировать, в надежде понять, что за тайны в нем скрыты. Листы рукописи остались в сумке, которую у него отобрали. Интересно, почему на него напали? Не из-за этого же романа?

Речь там шла о двух отроках и калике Вавиле, о Древней Руси ХII–XIII веков, о «самой веселой корчме», о мастерах и о каком-то странном камне.

Все как завороженные слушали одного мужа, которого многие называли Мастером. Большой, с круглыми, как румяные яблоки, щеками и маленьким носом, он рассказывал и махал толстыми руками с сильными распухшими пальцами.

– Ну что же, друзья мои! Думаю, вам ведомо, а кому нет, тот сам виноват, что перекресток трех дорог, где стоит корчма, некогда был самым веселым местом на нашей земле, а может быть, и на всем свете. Почему оно так – и самому старому колдуну неведомо, а только это истинная правда. И вот там-то творились вещи небывалые. Однажды проведал о том один добрый человек по прозвищу… как бишь его звали, я и забыл, потом вспомню. Так вот, был он нрава веселого, но и дерзкого… Гийом, – прервал он свою речь, – что ты там увидел?

Во время его речи отрок склонился над столом, пытаясь рассмотреть диковинного зверька с выпученными добрыми глазами, изображенного на краю чаши.

– Как дивно. На той церкви, у которой я родился, тоже были такие, только страшнее. Мне еще про них наш пресвитер рассказывал.

Мастер долго и серьезно глядел на отрока.

– Любы тебе они?.. Где-то теперь Збыслав? – Он тяжко вздохнул. – Добрый был мастер, таких рук вряд ли еще найдешь. Помнишь его, Гюрята? – обратился он к корчмарю.

Насмешливые глаза того будто затуманились, когда он проговорил:

– Добрый, это правда. Как не помнить – задолжал он мне однажды. Сидит, а из-под рук у него такой чудный зверек выходит и будто плачет. Я ему говорю, подари мне его, и никаких кун мне от тебя не нужно. А я, вы знаете, люблю красу да дивность. «Добро у тебя в корчме, – отвечает он. – Да и я так просто сидеть не могу. Коли хочешь, я тут у тебя с радостью разных диковинок исхитрю». И вправду, вон сколько всего вырезал. Да и не он один – многие мой мед мне узорами отплатили. А мне любо, посмотрите, сколько тут чар да дивностей, будто колдовство. – Он гордо обвел руками избу. – Да, многие у меня мастера побывали, но у Збыслава, не в обиду другим будь сказано, в руках вещая мудрость была. И душа чиста, как родник. А вот судьба его тяжкая. Где-то он теперь, жив ли, кто знает…

– Дивный был мастер, – проговорил муж с красивым лицом, сам делавший чудные украшения.

– Да, подобный ему вряд ли когда родится, – вторил и тот, кого все самого называли Мастером.

– Ну уж! – возразил скоморох. – Не он один, есть у нас и другие! Да вот хотя бы ты – из твоей души и твоими руками такое создалось, всем городом тому храму дивуемся! А слышал ли ты… Я тут был на пиру у князя. – При этих словах скоморох гордо обвел всех взглядом. – И там узнал я, что князь новую церковь хочет ставить. Да какую-то дивную, не такую, как раньше. Не поймешь, что он надумал, но слушать о том любо. А кому, кроме тебя, по силам такое чудное исхитрить?