– Минуточку… Извините! – окликнул кассир.

Мужчина, стоящий сзади в очереди, глянул на нее осуждающе. Бекки не могла выдавить из себя ни слова.

– Вы же из Пирсона, да? – обратился к ней кассир. Господи, какой у него громкий голос.

Бекки кивнула.

– У вас еще проводится «Праздник петуний»? Моя жена руководит клубом садоводов, у нее только и разговоров, что об этом празднике.

– По-моему, да, – кашлянув, произнесла Бекки. – Обычно в первые или вторые выходные мая.

– Буду знать, – сказал он. – Может, получится посмотреть турнир по гольфу в вашем лучшем пабе.

Она помахала ему рукой и уверенно вышла на улицу. Глубоко вздохнула, задержала дыхание и стукнула кулаком по бедру.

Получилось!

4 декабря 1987 года на счету в «Кэпитал девелопмент» было сорок две тысячи долларов. Бекки приехала в Чикаго, вошла в огромный торговый зал «Мерчендайз март» ровно в 10 часов утра в день открытия художественной выставки; в сумочке у нее лежала новенькая чековая книжка, две ручки, удостоверение личности и губная помада «абрикосовая мечта».

Международная художественная выставка (Бекки называла ее «экспо») должна продлиться три дня – продажа и покупка произведений современного искусства, работа различных комиссий и собственно выставка. Бекки интересовалась только продажей. Она сказала Карлу, что в пятницу ей нужен свободный день – уладить кое-какие дела, и полночи не спала, раздумывая, что же туда надеть. Посоветоваться бы с Ингрид!.. В конце концов она остановилась на классическом комплекте – черная юбка-карандаш, облегающая бедра, и шелковая блузка с бантом. Немного экстравагантности добавляли туфли на высоком каблуке расцветки «зебра», купленные в Рокфорде. Волосы – после долгих сомнений – собрала сзади в пучок с шиньоном (чуть более нарядная версия прически, которую они с Ингрид делали, когда ходили на балет).

Что касается верхней одежды… По погоде требовалось пальто, и выбирать было не из чего: у нее имелось единственное пальто, темно-синее, с капюшоном, подбитое ватином. Будь Бекки даже на пару дюймов выше, все равно выглядела бы в нем карликом; она очень жалела об этой прошлогодней покупке, но не приобрела ничего другого. Стояла в очереди в гардероб и держала свое объемное пальто под мышкой, как мешок с грязным бельем; щеки пылали. Освободившись от него, сразу почувствовала себя другой.

Бекки ненадолго остановилась у входа в главный зал; в боку немного покалывало. На пространстве размером с футбольное поле располагались сотни импровизированных демонстрационных площадок, отделенных друг от друга перегородками; возле каждой – флажок с названием галереи и города. Проходы между ними разветвлялись и заканчивались такими же площадками или упирались в стену. Картины висели внутри и снаружи стен-перегородок каждой маленькой галереи, так близко друг к другу, что трудно было различить, где чьи картины. Люди ходили по проходам, путались, сворачивали не туда и через некоторое время оказывались на противоположной стороне зала. Бекки вспомнила гигантский кукурузный лабиринт в Тигпене и тут же одернула себя – надо завязывать с такими ассоциациями. Никто не должен заподозрить, что она из небольшого провинциального городка.

Высоко над множеством мини-галерей и гудящей толпой виднелись стальные перекрытия. Бекки посмотрела на большую гориллу, сделанную из тысяч блестящих бусинок; она висела на балке под самым потолком-куполом и медленно вращалась. Огромная и нелепая, безмятежно парила над людским муравейником. Казалось, никто, кроме Бекки, ее не замечал.

Бекки покрепче прижала к себе сумочку и направилась к отсеку номер 131 – нью-йоркская галерея Феррамини. Она три недели изучала каталог выставки и знала, что они привезут несколько картин Эрика Фишля. Бекки собиралась купить одну из них – у нее еще не было картин, написанных знаменитыми художниками. Работа Фишля должна стать первой такой покупкой. Бекки послала воздушный поцелуй парящей наверху горилле – пусть принесет ей удачу.