Сегодня его грызёт тревога, выползающая неизвестно откуда, ведь ничего не предвещает плохого. Что могло измениться за ночь? Может быть, к ней приедет её мальчик и заявит свои права на неё, и он вот-вот появится и заберёт у него Нату? Как же ему было плохо – эта тревога просто разъедала душу. Он не мог дождаться утра, когда он увидит Нату и всё узнает, узнает, что могло случиться такого, что так буквально убивает его.

Утром Ната улыбалась и одаривала его своим влюблённым взглядом. Это его несколько успокоило, и он стал убеждать себя, что всё это лишь сон, плохой сон, который вскоре забудется.

Последняя ночь в колхозе – это шабаш. Никто не спит. За несколько дней до этого запаслись спиртным и вкуснятиной, за которыми ходили в райцентр пешком за несколько километров. Володя боялся, что не сможет сдержаться и под действием спиртных паров начнёт «приставать» к Тале, всё испортив. Он повторял слова Равика: «Женщину надо либо боготворить, либо оставлять». Он оставляет её… ненадолго, поэтому и идёт играть в карты с ребятами на другую половину дома, где жил Карасенко (завзятый картёжник) и другие ребята. Каково же было его удивление, когда, вернувшись в свою комнату почти перед самым рассветом, увидел Нату, спящую на его кровати. Она спала одетая в брюках и рубашке на правом боку, согнув в коленях ноги и подложив руки под щёки. «Как младенец» – подумал Володя. То ли от ладоней, то ли от сюжета сна, слегка припухшие губы были немного выпячены вперёд, как будто бы для поцелуя. И ему так неудержимо захотелось поцеловать её. Не только позой, но и выражением лица она была похожа на спящего ребёнка. Такой безоружной он видел её впервые. Куда девалась её воинственность, напористость, непобедимость. Какая же она прелестная и обворожительная! Лёгкая, гибкая, с точёными формами, зовущая. Ему так захотелось прильнуть губами к её губам, но… ему это не позволено.

Ната, почувствовав его присутствие, открыла глаза. И тут он не выдержал, опустился на колени рядом с кроватью и безудержно, со всей силой скопившейся страсти, стал целовать глаза, лоб, щёки.

– Тала – Талинка – проталинка. Ты проталинка в моём сердце. Оно впервые начинает оттаивать. Это так сладко, – и, помолчав, добавил: – и мучительно. Мучительно от того, что у тебя есть другой. Эта талая вода падает мне в душу, вызывая такую боль… если бы ты знала, как мне больно… как я завидую тому, другому. Как я хочу быть на его месте.

Когда приблизился к губам, она спросила:

– Мне уйти? Ты будешь спать?

Это означало, что поцелуи окончены.

– Кто же уснёт, когда перед ним такая девочка?

– Не начинай. Ты же знаешь: у меня – другой.

– Как бы я хотел быть этим другим, и иметь право на «начинать». Как он тебя зовёт?

– Как все: Ната.

– Да как же он может тебя звать, «как все»? Ты ведь вообще не «как все», а для него должна быть ещё и в миллион степеней возведена! А моя ты будешь Тала, талинка – проталинка… моя Тала, только моя, – шептал он страстно, обцеловывая веки.

Ната затаила дыхание. Неужели такое бывает на свете? Почему же Глеб так никогда не говорил, так никогда не целовал? Почему никогда не видела на его лице такого выражения безудержного наслаждения? А Володя наслаждался, старался им заполнить всего себя, чтобы надолго хватило, и дорожил каждым мгновением. Они разъезжаются, будут жить по разным квартирам, и встречаться только в институте на занятиях. Что-то ему подсказывало, что это самые дорогие минуты его жизни, и никогда больше у него не будет ничего подобного. Неужели ему не суждено быть с нею?! А он мечтал! Мечтал остаться с ней наедине, ласкать каждую её йоту, обволакивать лаской и негой, говорить ей такие слова, от которых бы кружилась голова, и спирало дыхание. А как ему хотелось услышать от неё хоть одно ласковое слово. Не сказала, ни одного, только тембр и выдавал. А каким бы он был в минуты близости?! Какая же она сильная. Как могла она всё это в себе держать, ведь он чувствует, что нравится ей? Эти две недели колхоза всё, что у него есть в жизни. И хотя он очень надеялся, что она разберётся со своими чувствами и придёт к нему, где-то на задворках сознания чувствовал, что никогда этого не будет.